— Мы видели сигнальные огни, — говорил он глухим голосом, — но считали, что это всего лишь предупреждение, ибо нигде не было никаких признаков войска или хотя бы отрядов вооруженных йоменов. Корабли вошли в залив Морекомб, и мы высадились там, готовые к бою. Нас никто не встретил. Король Эйрик решил, что Олав Сандалия вообще не способен оказать сопротивления, хотя бы даже настолько слабого, какого он ожидал. Эго значило, что Камбрия должна лежать перед нами открытая, вплоть до Эдемской долины, а оттуда прямая дорога в нашу Нортумбрию. Поэтому мы отправились туда, и поначалу все шло хорошо. Я даже начал подумывать, что слишком хорошо, но это ведь была одна из тех мыслей, какие мужчинам нельзя высказывать вслух, не так ли? А они поджидали нас в Стэйнморе.
Да, думала Гуннхильд, невнимательно слушая медленный рассказ, Олав ждал их в горах. У него должны были иметься люди с быстрыми кораблями, доставлявшие ему сведения о продвижении флота викингов к его берегам. А он тем временем собирал своих воинов и созывал ополчение со всей страны.
Он никогда не был особенно хитер, но даже если бы и был, то не смог бы устроить все это в одиночку. Наверняка все это подготовил в содружестве с Эдредом Освульф из Бамберга; он руководил действиями Олава и все это время лгал Эйрику и подталкивал ее мужа в западню. О, Эйрик не был простофилей; он рассылал повсюду своих шпионов. Но если Олав и Эдред крепко хранили тайну, то шпионов нетрудно было ввести в заблуждение.
Она все еще была донельзя измождена. Единственное, на что она была сейчас способна, — это сидеть прямо. И в душе у Гуннхильд была такая пустота, что она даже не ощущала ненависти к Освульфу. Она появится позже, целое ядовитое море ненависти. Тогда Гуннхильд постарается навести на него порчу, наслать проклятие… Впрочем, там, где она скорее всего окажется, у нее будут для этого не самые подходящие условия. Позже она наденет траур по Эйрику, будет рыдать по нему, оставаясь в одиночестве, позаботится об увековечении его памяти и о будущем его детей. Но сегодня она была в состоянии только слушать.
— Я видел, как мой король пал. Его кольчуга висела клочьями. Лицо казалось черным от ушибов, а тело было окрашено в красный цвет его собственной кровью. И все равно он продолжал биться. Люди, находившиеся рядом с ним, были убиты, враги окружили его со всех сторон, топор вонзился ему в шею… Наш строй полностью рассыпался, последняя надежда угасла. Я собрал горстку воинов, и мы пробили себе дорогу. Мы отправились в глубь страны, а не к кораблям, как, наверно, сделали остальные уцелевшие, потому что на кораблях нужно было совершить долгое плавание вокруг Шотландии, а я хотел как можно быстрее доставить вести о том, что случилось.
— Ты правильно поступил, — сказал Харальд.
Да, думала Гуннхильд, Аринбьёрн всегда был верным из верных. Теперь она наконец-то воистину простила ему его дружбу с Эгилем.
— Ты предупредил нас, — продолжал Харальд. — Как только король Эдред узнает о гибели своего врага, первое, что он сделает, это отправится на север против нас. Говорить об этом почти так же тяжело, как и о смерти отца, но без него и его воинов мы не сможем выстоять. Нам придется отступить.
Снова сесть на корабль. Гуннхильд знала, что иного пути нет. Назад, снова на Оркнеи.
XXII
Спустя немного времени после того, как королева с детьми и уцелевшими воинами прибыла на Оркнеи, в Широкий залив вошли на веслах три военных корабля. Людей на них было очень мало — к тому же многие страдали от тяжелых ран, — и все же эти корабли смогли благополучно дойти от залива Морекамб. Это можно было назвать неслыханной удачей. Кормчим на драккаре Эйрика был брат Гуннхильд Ольв Корабельщик. Арнкел и Эрленд, братья Торфинна, остались лежать мертвыми в Стэйнморе, а с ними и множество других оркнейских мужей.
Ярл хорошо принял королеву и ее сыновей, нашел жилье для мужчин, женщин и детей, прибывших с ними. Так же тепло, даже чуть ли не радостно, он встретил Ольва. Когда же вновь прибывшие рассказывали о сражении и своем спасении, о том, как они сжигали те корабли, для которых не хватило людей, о том, как плыли домой, он почти ничего не говорил. Торфинн о чем-то размышлял, уйдя в себя. Гуннхильд жалела, что не знала, о чем были его мысли.
— Теперь, когда я вернулся, — со вздохом произнес Ольв, закончив повествование, — прошу тебя, сестра, и племянников пожаловать в мой дом и жить там вместе со мной, хотя, конечно, он не столь велик и роскошен, как этот.