Таким образом она летом узнала, как Эйнар Грубиян повел людей против Эйнара Хлеб-с-Маслом, который засел у себя дома, и убил его. После того Эйнар Грубиян попытался провозгласить себя ярлом, но его дядя Льот тем временем созвал тинг, который присвоил это звание ему. Решению тинга способствовало еще и то, что Льот очень поспешно женился на Рагнхильд Эйриксдоттир, которая передала ему имения и войска своих покойных мужей, его братьев. Слушая эти новости, Гуннхильд посмеивалась про себя. Она ясно видела, кто стоял за всеми этими событиями.
Эйнар Грубиян возвратился на свой собственный остров и попытался набрать воинов. Он говорил, что стал жертвой лицемерия: он должен был стать ярлом, он заслужил этот титул, но его обманули, и теперь он силой заберет себе обещанное. Однако он так и не смог собрать достаточно войск. Никакие обещания наград не могли соблазнить обитателей Оркнейских островов, предпочитавших видеть своим главой сына Торфинна Раскалывателя Черепов. Они считали Льота хорошим военным вождем. К тому же он быстро поладил с Рагнхильд, поняв, что к ее советам стоит прислушиваться.
Гуннхильд узнала об этих событиях почти одновременно с рассказом о том, как ярл Льот в конце концов захватил Эйнара Грубияна в плен, тот предстал перед ним, и вскоре новоявленный ярл приказал казнить Эйнара.
В живых оставались еще двое Торфиннсонов. Гуннхильд вспомнила о многолетней борьбе между сыновьями Харальда Прекрасноволосого. Что ж, Рагнхильд должна справиться с ситуацией наилучшим образом. Ну, а при жизни Гуннхильд сыновья Эйрика — ее сыновья — не вцепятся друг другу в глотки.
Тем временем она — без большого удовольствия — встретилась с Харальдом Синезубым. Это случилось уже на исходе лета, так как ранее он совершал большую поездку по своему королевству: посетил Фюн, Зеланд и другие острова, а также Ютланд и Сканею. У него не было необходимости забираться далеко на север, там земли он крепко держал в руках. Хватало и других мест, где ему было необходимо встретиться с местной знатью, выслушать их, раздать им подарки и убедиться в том, что они хорошо понимают, насколько велика его сила.
Когда он возвратился в Йеллинг, его ожидало там много срочных дел. Все же ему пришлось выкроить время, чтобы принять Гуннхильд и обсудить с нею то, что она хотела.
Когда они встретились в верхней комнате длинного дома, там было лишь несколько слуг и стражников; да и то только ради приличия. И король, и королева были одеты в меха, ибо по крыше тяжело стучал дождь, и воздух отдавал сыростью.
— Я мог бы найти твоей мудрости хорошее применение, королева, — сказал Харальд. Его губа приподнялась в нервной ухмылке, выставив напоказ гнилые зубы. — Да, да, всегда возникают какие-то сложности. И прежде всего с этими вновь назначенными местными епископами.
— Я хорошо понимаю это, король, — ответила она. Здесь они могли разговаривать более или менее откровенно. — Ты добился того, чтобы их выбрали из датчан, а не из немцев, так что они ни в коей мере не зависят от императора. Однако это значит, что они принадлежат к великим датским родам, которые хорошо помнят времена, бывшие до того, как они преклонились перед твоим отцом королем Гормом.
Церковь была оружием, думала она, или инструментом, с помощью которого король подавлял непокорный народ; но, как и изготовленный карликами меч Тюрвинг, этот инструмент мог обратиться против своего владельца. И тогда следующий король окажется в подчинении у богатых родственников епископов.
И все же без Церкви, с горечью думала она, королю придется постоянно опасаться злой воли простолюдинов.
Харальд хлопнул себя по колену.
— Хо-хо, я был прав! Ты проницательна ничуть не менее, чем о тебе говорят. Я выпью за это.
Впрочем, эта вспышка веселости угасла, едва разгоревшись. Гуннхильд улыбнулась и произнесла нежным голосом:
— Я благодарю тебя, господин. Может быть, кое-какие мои мысли могут принести некоторую пользу в тех делах, над которыми ты размышляешь. — Дальше она говорила только о своих сыновьях.
После неудачного похода для завоевания Норвегии, когда полегло много воинов, которых Харальд послал в помощь Эйриксонам, он больше не хотел рисковать.
— Королева, давай-ка подождем и посмотрим.
Но Гуннхильд не обратилась к нему ни с единой просьбой такого рода, которые он мог бы прямо отвергнуть. Она говорила о его чести, о том, что никак не может поверить, будто он способен утратить решимость лишь только из-за того, что одно сражение закончилось не так, как все рассчитывали. Вряд ли такое отношение укрепит у датчан мнение о нем как о всемогущем повелителе. А ведь ему еще нужно отомстить Хокону за набеги на датские берега. Нет-нет, конечно, ей и в мысли не приходило, что он не в состоянии сделать все это, о, нет, никогда! Но тем не менее чем скорее, тем лучше, разве он сам так не считает? Его предки не были какими-нибудь рудокопами: весь мир знал, какая кровь текла в жилах Харальда Гормсона. Гуннхильд красочно описала перед ним ту дань, которую теперь получает Хокон: меха, шкуры, моржовые клыки и бивни нарвалов, рог, серебро, золото; она рассказала, как много отважных воинов тот может выставить на войну. Возможно, самое главное, сказала она, заключается в том, что Хокон предал веру, Норвегия погрязла во мраке невежества, и души ее жителей обречены на адское пламя. Мать-Церковь и ее епископы должны, несомненно, поддержать того короля, который примет в богоугодном деле приобщения норвежцев к истинной вере наибольшее участие.