Одним из самых грустных событий была смерть графини Биконсфилд. Бедный Дизраэли был убит горем. Он так глубоко все переживал. Он писал мне длинные письма, и я отвечала выражением сочувствия. Никто лучше меня не знал, что значит Потеря спутника жизни. Я понимала это как немногие, я ощущала глубину его горя.
Он сказал мне, что ей был восемьдесят один год. Что же, это очень почтенный возраст. Ему самому было шестьдесят восемь. «Я знал, что она уйдет раньше меня, — писал он. — Но это не смягчает нанесенного мне удара».
Бедный, бедный Дизраэли, сердце мое было полно сострадания. Он писал такие прекрасные, такие грустные письма. Они возрождали воспоминания о моей собственной потере. Смерть его жены, казалось, сблизила нас.
Но среди всех этих смертей, которые можно было предвидеть, одна была самой трагической.
И я страдала вместе с моей любимой дочерью, моей Алисой. У нее было семеро детей, по моему мнению, слишком много, но она их всех горячо любила и не тяготилась так, как я, месяцами беременности и родами. Она считала, что стоило выносить все эти боли и неудобства.
Когда я услышала о случившемся, я не могла этому поверить. Она вышла в дворцовый парк, а ее маленький Фридрих-Вильгельм, которому было около трех лет, увидел ее и позвал. При этом он слишком далеко перегнулся через подоконник и упал вниз на вымощенный камнем двор. Вскоре он умер. Алиса была сражена горем. Я страдала вместе с ней и благодарила Бога, что у нее еще оставалось шестеро.
С момента замужества ее, бедняжку, преследовали неудачи. Брак с Луи никак нельзя было считать блестящим — в отличие от Викки, бывшей за прусским наследным принцем, — и к тому же Луи потерял большую часть своих земель из-за этого чудовища Бисмарка.
Не успела еще затянуться рана от горя, постигшего Алису, как Альфред объявил о своем желании жениться на дочери русского императора[72]. Я была очень недовольна. Русские были нашими врагами, и у меня не было к ним доверия.
Через нашего посла в России до меня дошли слухи, что Мария была увлечена князем Голицыным — и не только им одним — и что русское императорское семейство желало ее наконец пристроить.
Естественно, я не желала этого брака, и, так как Альфред был слабоволен, я считала своим долгом переубедить его. Было несколько причин, по которым этот союз не мог состояться. Русские — это почти азиаты, они предаются своим страстям; о Романовых я была невысокого мнения. К тому же они пожелали, чтобы бракосочетание состоялось в русской православной церкви. Нет. Я была против.
Казалось, что русские тоже не очень этого жаждали. С обеих сторон были колебания, и меня удивляло, что гордость Альфреда позволяет ему мириться с этим. Но он, казалось, ни на что не обращал внимания и добивался брака с русской великой княжной Марией с упорством, которого ему не хватало в более достойных предприятиях.
Наконец, к моему огорчению, было официально объявлено о помолвке. Я пригласила Марию посетить меня в Балморале, на что получила от царя очень неучтивый ответ в том смысле, что он не намерен посылать свою дочь мне на осмотр. Царица предложила, чтобы мы встретились с великой княжной в Кёльне.
— Какая дерзость! — сказала я. — Уж не ожидают ли они, что я стану гоняться за ней?
Я была в ярости, когда Алиса написала мне, советуя — осмелившись давать советы мне! — встретиться с царицей и ее дочерью в Кёльне. «Царица переносит жару хуже, чем вы, мама, и путешествие для нее утомительно. Встретиться на полпути было бы разумно». Разумно! Я взяла перо и написала ей:
«Ты целиком встала на сторону русских, и я не думаю, дитя мое, что тебе следует говорить мне — мне, которая царствовала на двадцать лет дольше, чем русский император, и является старейшей из европейских монархов и царствующей государыней, в отличие от царицы, — что я должна делать. Я думаю, я сама знаю. Как могла бы я, словно какая-нибудь незначительная принцесса, бежать на первый зов «могущественных» русских!»
Берти и Александра были за этот брак, потому что сестра Александры Дагмар была замужем за наследником русского престола. Берти пригласил их посетить Англию, что они и сделали. Я нашла их очень симпатичными и с тех пор испытывала; к русским меньше враждебности. А когда я встретилась с великой княжной Марией, она оказалась любящей и сердечной, и я не видела причины — если она усвоит наш английский образ жизни, — почему бы ей не стать Альфреду хорошей женой. Он, как никто другой, нуждался во влиянии, которое помогло бы ему остепениться.