Берн медленно поднялся. Они замерли друг против друга.
– Ты наглеешь, – медленно сказал он.
– Переживаю за свои инвестиции, – парировала наёмница. – Я не желаю зависеть от тебя и отказываться от своих источников дохода тоже не собираюсь. Не стоит принимать меня за дурочку.
Берн криво усмехнулся:
– Что ж, хорошо. Я дам тебе поиграть, адреналиновая наркоманка; стоило ожидать, что тихой куклы из тебя не выйдет. Но взамен…
Что-то проскользнуло в его голосе, заставившее глаза Омеги сузиться. Полно, да доверяли ли эти двое друг другу?
– Ты скажешь мне, зачем ты беседовала с Таиссой Пирс в её камере. К чему тебе нужно было там задерживаться? Изучала её голос и манеры? Или… ты ведёшь свою игру?
Он коснулся запястья. Таиссе даже не нужно было смотреть на его линк, чтобы знать, что синий огонёк нейросканера горит, сигнализируя готовность к работе.
Вернон хмыкнул:
– Девочки говорили о моде? Или о политике? Жаркая, должно быть, была дискуссия. И меня не позвали?
Омега наклонилась над салфеткой и быстро написала короткий ряд сокращений и цифр. Вместо нулей она вписала степени десятки, и от сумм у Таиссы поднялись брови.
– Держи, – коротко сказала Омега, протягивая салфетку Берну. – Отправишь Харону – получишь свои ответы о Таиссе Пирс.
Берн поморщился, посмотрев на салфетку.
– Рискуешь. Хочешь сказать, палладий…
– К дьяволу палладий, – резко сказала Омега. – Вводи.
Берн бросил салфетку на стол, перепечатал символы, и Омега холодно проследила, как ушло сообщение Харону.
– Если я успела потерять время, – зло пробормотала она, – ты точно мне всё компенсируешь, старый параноик.
– Что, настолько переживаешь за свои кровные денежки? – с иронией уточнил Вернон. – А зачем? Ты ведь теперь Таисса Пирс, единственная и неповторимая, с милым личиком, доверчивыми глазками и без мозгов. Кстати, ведь тебе и всё остальное подкорректировали, верно?
В его глазах мелькнуло что-то тёмное и далёкое.
– Должно быть, сложно сделать невинную девушку из женщины, которая уже становилась матерью, – проговорил Вернон, глядя Омеге прямо в глаза. – Я слышал от Пирс одну интересную фразу. «Ради своего сына я раздвину звёзды». Где твой сын, Омега? Он одобрит твои амбиции? Что он сделает, когда ты расскажешь, что помогала больному старому извращенцу составлять коллекцию ледяных фигур?
Таисса задержала дыхание. Да Вернон же специально выводит Омегу из себя!
А Омега вдруг расхохоталась, глядя на нейросканер на запястье враз напрягшегося Берна.
– Да, милый Вернон, – произнёсла она, вытирая слёзы. – Когда придёт время, я похвастаюсь ему и расскажу всё – во всех деталях. И знаешь, что ещё я ему расскажу?
– Что?
Тёмные глаза, такие похожие на глаза Таиссы, яростно блеснули.
– Что буду разочарована в нём, если он не будет сильнее меня, лучше меня и безжалостнее меня. Что он должен ставить на кон себя, чтобы выиграть партию. Как я ставлю себя.
Берн усмехнулся:
– Хорошее напутствие, дорогая. Такое и я дал бы и своему сыну. Но сейчас отвечай на вопрос. Зачем ты обрабатывала девчонку?
Омега бросила взгляд на пламя свечи. Лицо её вдруг сделалось очень собранным, словно она готовилась к чему-то серьёзному.
– Я думала, не поторопились ли мы с судьбой этой девочки, – произнесла Омега медленно. – Она хороша, она обаятельна, она полностью в наших руках, и она достаточно мягка и дипломатична, чтобы сотрудничать с нами, пока мы не трогаем её семью.
Брови Берна взлетели:
– Ты серьёзно?
– Не забывай о её отце. В одном Эйвен Пирс похож на меня. Он стремится не к тому, чтобы ошеломить всех стремительной победой, а к тому, чтобы не проиграть. Отсюда все эти компромиссы, дипломатия и отсутствие жёсткого диктата. Даже во время бунтов в здании «Бионикс» он был очень мягок. Три года принудительных работ? Мелочь. Хотя я не удивлюсь, если окажется, что особо упёртые подстрекатели и главари просто тихо исчезли.
– Омега, ты хочешь сказать, что я не могу уничтожить Эйвена? – в голосе Берна появились угрожающие нотки.