— Ты все еще борешься против лесов, — сдержанно проговорил Том. — Ты боишься, что они поглотят тебя, боишься стать такой же, как я. Как мы четверо, которые верят… в то, во что мы верим. Ты соглашаешься приходить в леса, но не заходишь далеко. Я не осуждаю тебя. До некоторой степени ты права. Они заполняют весь мир того, кто живет в них постоянно. Они становятся его миром. Жизнь в Пэмбертоне сразу кажется нереальной. Да, в этом отношении у тебя хорошая интуиция. Не буду давить на тебя.
Том был прав по поводу Хилари. Она стала таким счастливым ребенком, каким мне довелось видеть ее когда-то в зимние вечера. Я видела ее счастливой и впоследствии, но никогда больше перед моими глазами не было того десятилетнего ребенка. Тогда она казалась неутомимой, рожденной заново, дрожащей от радости и любопытства. В ее мерцающем присутствии все казалось возможным. И, конечно, была счастлива и я. Том оказался прав и в этом. Невозможно было смотреть на живое пламя, коим с каждым днем все более становилась моя дочка, и не чувствовать ее радости, особенно принимая во внимание, что темный груз того, чем была она еще недавно, продолжал преследовать меня.
Несмотря на огромную, нависающую зеленую тень лесов, несмотря на мое двойственное отношение к ним, я очень много смеялась и пела по вечерам у камина, когда Том приносил гитару, а иногда, когда они с Хилари танцевали, я присоединялась к этой прекрасной паре. Несколько раз, когда Хилари засыпала, я даже отваживалась исполнить с Томом древние таинственные танцы и с каждым разом ощущала себя все более свободной, менее настороженной и сдержанной.
За те последние дни я познала так много, как никогда раньше. Я больше смеялась. Мы чаще предавались любви. И каждый раз, когда мы любили друг друга, каждый раз, когда я смеялась над чем-то абсолютно невозможным, что Том говорил или делал, каждый раз я приобретала новое зернышко знаний о дикой природе, я узнавала какой-нибудь новый миф, я чувствовала, как щупальца приречного болота протягиваются ко мне и опутывают мое тело и сознание все больше и больше.
Том научил меня выслеживать зверей, ловить рыбу и, в конце концов, весьма прилично стрелять из лука, к тому же я неплохо овладела маленькой винтовкой „рюгер", которую он подарил мне. Я уже умела „читать" лес так же, как улицы города, и все меньше и меньше чувствовала в нем абсолютное, воющее, смертельное одиночество, подобное тому, что я испытала в то первое утро в чаще, когда я плакала среди ветвей Королевского дуба. Я ощущала присутствие животных, даже когда не видела их. Я начала понимать состояние леса в любое время суток: утренний и полуденный, лес в сумерках и в полночь — все это были разные страны, но я уже не была в них чужаком. Однако каким-то образом я все же сознавала, что никогда не стану их частью, как Том, и решила попробовать, смогу ли я принять лесной мир как форму жизни для себя самой. Спокойное очарование приречных болот начало потихоньку вкрадываться в мою душу. И, хотя я не понимала всего, что дикая природа означала для Тома, и, наверно, никогда не пойму этого, я все-таки видела, что в лесах существовало нечто большее, чем я когда-либо предполагала.
И, конечно, Хилари! Казалось, буквально за несколько дней она превратилась в существо из пятнистого света и зеленой тишины, чувствующее себя в лесу так же естественно, как молодой олень или дикая птица. Но от этого дочка не казалась мне менее красивой. Если бы я разрешила, то Хилари проводила бы все светлое время суток на болотах Биг Сильвер. Но я не позволяла ей уходить одной в лес дальше, чем я могла ее видеть. Девочка злилась, но Том поддержал меня, и она, если не пропадала в чаще вместе с хозяином домика, то сидела в козьем сарае или в корале. Мисси всегда следовала за Хил по пятам, и вскоре, где бы ни была девочка — внизу у ручья или на солнечной просеке, у заводи, где козы и утки грелись на солнышке, или на тропинке, ведущей к сараю, — за ней семенил степенный ряд таггенбургских коз, многие из которых находились в интересном положении. Даже величавый Вирбиус радостно блеял, лишь только Хил приближалась к нему.
Было очень смешно наблюдать дочку в окружении такого своеобразного фэн-клуба, но в глубине души я чувствовала холодок и что-то вроде благоговения перед ребенком. Хилари была похожа на современного Пана, облаченного вместо лавровых листьев в потертые джинсы. Мартин Лонгстрит смастерил для девочки маленькую свирель из ивы, и Хил постоянно носила ее с собой. А когда она сидела на солнце в кругу желтоглазых рогатых приверженцев и играла на своей свирели, в ней не было ничего от современности, кроме вылинявшей джинсовой ткани.
— Уау, — протянул Риз Кармоди, когда впервые увидел одну из подобных сцен. — Это почти пугает.
— По мне, так выглядит прекрасно, — решил Скретч. Он пришел с Ризом и принес свежий корм для коз, а теперь стоял в лучах яркого солнца и улыбался, глядя на мою дочку. Он слегка сгорбился, сложил руки на животе, будто от холода или от боли, и я опять подумала, как ослабел он за зиму. Глубокий кашель прошел, но Скретч сильно похудел, а когда обедал с нами, с трудом доел свою порцию.
— Что-то неважно ты себя чувствуешь, а, Скретч? — часто спрашивал Том, проницательно глядя на старика.
— Да нет, хорошо, — обычно отвечал Скретч. — Это уж больно вкусно, но я кое-что дома съел, когда уходил.
Но, когда, завидев его, Хилари вскакивала с места и подбегала к старику, он выпрямлялся, расправлял плечи и протягивал Дуни к девочке так естественно, будто он был молодым отцом, встречающим свою маленькую дочку. Хил бросалась в его объятия, а иногда он поднимал и кружил ее.
Хилари влюбилась в Скретча каждым дюймом своего молодого существа и вновь обретенного сердца. И теперь, чаще чем с Томом, она отправлялась в болота со стариком-чернокожим. Они уходили почти каждый вечер в холодных, все более длинных сумерках и по крайней мере раз в неделю проводили целый день в лесах, взяв с собой ланч, который я готовила для них. Хилари брала также с собой лук и свирель. Вначале я чувствовала некоторые опасения: во-первых, чему мог научить мою дочь старый чернокожий, бродя по своим заколдованным лесам; и во-вторых, я боялась за физическое состояние Скретча. Но вскоре Том успокоил меня относительно первого вопроса, а сама Хилари — относительно второго.
— Я говорил со Скретчем прежде, чем он стал брать с собой Хил, — объяснил мне Том. — Я сказал ему, что он не должен учить ее ничему, кроме знания леса и умения вести себя в нем. Ничему из наших — других — занятий. Он заверил меня, что все в порядке. Он даже сомневался, смогли ли бы мы научить ее многому из наших ритуалов. Но я знаю, он не скажет ей об этом ни слова.
Хилари часто возвращалась домой такой усталой, что сон смаривал ее раньше, чем она заканчивала делать домашние задания.
— Мама, я думаю, Скретч мог бы ходить целый день и у него даже не участилось бы дыхание, — однажды сказала мне дочка по возвращении из лесов. — Может, он и выглядит так, будто чувствует себя плохо, но в лесу мне кажется, что ему столько же лет, сколько и Тому.
— Скретч, ты не думаешь, что ходишь слишком далеко и слишком быстро для Хил? — спросила я однажды вечером, когда он привел, поддерживая руной, вконец измученную девочку.
— По мне, так она выглядит очень бодрой, мисс Диана, — ответил старик. Я не могла заставить его опускать слово „мисс". — Не беспокойтесь нисколько насчет мисс Хилари. Не сделаю я ничего, что могло бы навредить этому ребенку.
Хилари действительно выглядела хорошо, просто чудесно. Девочка немного подросла, а бледная худоба рук и ног превратилась в гибкие мускулы. Ее кожа слегка позолотилась от раннего весеннего солнца, волосы блестели от здоровья и казались иссиня-черными, а глаза ее переполнились радостью от сознания, что она теперь является центром Вселенной. Подобного взгляда я не видела у нее никогда, даже в лучшие дни жизни в Атланте. Я понимала, что первый раз за всю ее молодую жизнь моя дочка не боялась ничего и никого в окружающем ее мире.
— То, что Хил нашла Скретча, было одним из величайших событий в ее жизни, — поделилась я с Томом воскресным утром в конце февраля, наблюдая, как девочка и старик растаяли на опушке леса точно так, как это делал Том: вначале они были там, а затем просто исчезли. — Думаю, это потому, что он как бы заменил ей деда. Нет никакого сомнения, что в тебе она видит отца. Деда она никогда не знала: отец Криса был больше похож на главного администратора, чем на родственника, а мой отец умер задолго до ее рождения. Он любил бы Хилари. Его пристрастие к выпивке не повлияло бы на чувства.