«Мне чудится», – думал Берест.
Когда маленькая стрелка вонзилась в плечо, Берест ее выдернул. В ране засел наконечник. Зажав ладонью рану, он пошел вперед, как слепой, нащупывая дорогу свободной рукой и стараясь больше не замечать наваждения – лесную пряху.
«Берест! Тебе нужно спрятаться. Пойдем, я тебя поведу». Лесовица забежала вперед и заступила ему дорогу. Взгляд Береста опять просветлел.
– Ты, диво лесное! – он сильно покачнулся. – Как тебя звать? Неужто вправду Ирица?
«Да! Ты же сам так меня назвал. Помнишь, на поляне, где тебя догнали собаки? Но теперь не догонят… Пойдем!»
Берест шел, опираясь на плечо Ирицы, и она напрягала силы, чтобы не дать ему упасть. Несколько раз он прислонялся к дереву. Лесовица, сосредоточенно мерцая глазами, касалась его раны и останавливала кровь. Но от ходьбы рана Береста открывалась опять, и темное пятно на рукаве рубашки становилось все больше. Лесовица твердо решила, что не даст ему больше идти. Она остановилась: «Сядь. Сядь на землю». Она видела, как Берест мотнул головой. Лесовица догадалась наконец, что ему не нравится, когда ее голос звучит у него в голове.
– Здесь… – неуверенно выговорила Ирица вслух. – Тебя… не найдут. Я спрячу…
Лесовица сама удивилась, услышав, что говорит словами. Точно так же – словом – дал ей имя Берест. У Ирицы забилось сердце: так необычно было то, что с ней происходило.
Берест выбился из сил. Они с Ирицей остановились в ельнике. Он лег навзничь на зеленый моховой пригорок. Заросшее худое лицо Береста совсем побелело.
– Все я испортил, – сказал он то ли ей, то ли себе. – У меня есть тайник в лесу, ближе к каменоломням. Это Хассем… позаботился… Я не сумел отыскать.
Берест затих. Хассем, почти подросток, работал не в штольнях, а по хозяйству. Когда каменоломни охватило моровое поветрие, вместе с другими, кто послабей, Хассем попал в могильщики. По дороге к поляне, где были страшное кострище и яма, Хассем спрятал для своего приятеля немного сбереженных ими обоими сухарей. Если бы Берест сумел их взять, он смог бы какой-то срок продержаться в лесу, не выходя к людям. Близлежащие села жили за счет каменоломен, их жители выдавали беглых.
– Туда не иди, – проговорила Ирица.
Говорить словами оказалось не так трудно, как она думала.
– Тебе… нельзя. И мне… нельзя…
Она снова остановила кровь и, догадавшись, оторвала полосу от своего платья, стала завязывать рану. С наконечником стрелы лесовица ничего не могла поделать. Он так и засел в плече у Береста.
– Ляг. Кровь перестанет… Ночь, день…
– Откуда ты только взялась, Ирица? Как это я имя твое угадал?
«А ведь вправду… – мелькнуло у Береста. – Я слыхал, можно зачаровать лесовицу, если дать ей имя».
– Как зачаровать? Я не знаю… – Ирица непонимающе посмотрела на него.
Берест понял: она услышал его мысли. «Кто за тобой гонится?» – безмолвно спросила Ирица: она не нашла еще слов, чтобы сказать это по-человечески. – «Зачем вы ломаете гору?»
– Камни из горы добывают, чтобы строить города. Где добывают – это штольня. Это тяжко: и клинья ломаются, и кайла, – приподнявшись и опираясь на здоровую руку, стал говорить Берест. – В горе темно, тесно, огонь чадит, а без огня нельзя: ничего не видать. Понятно, по доброй воле никто так работать не пойдет. Вот потому и ловят меня, что я невольник… Был. Теперь живым на каменоломни не вернусь. И так живым в плен дался, набрался стыда.
Ирица не понимала многих слов, но очень старалась запомнить и догадаться о смысле хотя бы некоторых.
– Невольник… Что значит «в плен дался»?
Тут Бересту пришло в голову, что лесовице неоткуда знать о людских делах. Он только вздохнул:
– Не ходи ты к людям. Что тебе объяснять, все равно не поймешь. Ты красавица, ты диво лесное. Тебя обидят, не ходи.
Ирица смотрела на него широко открытыми глазами.
– В плен – значит, на веревку посадят, на цепь, – сказал Берест и усмехнулся краешком губ. – Ну и как, много ты поняла, чудо лесное?
– Поняла, – неожиданно сказала Ирица. – А где ты жил? В лесу?
– В доме… – Берест слегка повел здоровым плечом. – Там… На полночь… За морем.
Ирица не совсем представляла себе море, но что такое «на полночь» поняла, и перевела взгляд к северу.
Там, за лесом и за морем, стоял город Даргород на реке Мутной. Берест, крестьянский сын, был старшим из трех братьев. Во время набега кочевников из степей он, среди прочих пеших ратников-ополченцев, оставался в заслоне и, оглушенный, в беспамятстве попал в плен. А в неволе уже и «набрался стыда», пока вели на веревке и продали, как скотину, потом везли в трюме на корабле и продали еще раз – на каменоломни.
Берест добавил:
– В нашем роду не в обычае в плен сдаваться. Надо биться до смерти.
– До смерти, – повторила Ирица. – Чтобы тебя не было? – вдруг ужаснулась она.
– Что теперь о том говорить… – нехотя сказал Берест.
Он снова закрыл глаза, ослабев от потери крови.
…Малочисленный заслон дрался упорно и полег там, где стоял. Берест пришел в себя почти раздетый, в штанах и нижней рубашке. Дрожа от холода, посмотрел в бледное небо осени. Казалось, что оно течет, как река, а в нем с криком кружили вороны. Тут полнеба заслонила фигура кочевника в лисьей шапке. Повернув к Берсту хищное, смелое лицо, в одной руке он держал за волосы отрубленную голову даргородского ратника. Берест хотел вскочить на ноги при виде врага, а вышло, что только дернулся и, как ни спешил, успел только подняться на колени. Раздетое тело замерзло, не слушалось. Кочевник стоял спокойно. А Берест непонимающим взглядом глядел на колья, вбитые в ряд, на которых торчали отрубленные головы даргородцев, посмертно наказанных за сопротивление. Тем временем Береста подняли двое подбежавших кочевников, смеясь и крича что-то на своем языке. Ему связали руки и отвели в обоз мимо распростертых на земле тел – тоже без верхней одежды, как Берест, только мертвых и по большей части уже обезглавленных.
Дрожа на студеном ветру, с тяжелой, точно с похмелья, головой, полуголый, он попробовал первого в жизни срама перед сильным врагом.
Мокрая рубашка Береста прилипла к телу, изношенная так, что тело кое-где просвечивало сквозь нее. Ирица положила ладонь ему против сердца. Жизненная сила, которую получала она от деревьев, была теплой. Берест ощутил, как согревается от одной ее прижатой руки, и тихо спросил:
– Это ты меня?..
– Я. Я могу лечить. Могу, чтобы рана закрылась. Но с твоей у меня не выходит, – призналась Ирица.
– Там наконечник стрелы засел, – поморщился Берест. – Будь у меня нож, я бы вырезал… Ты бы взяла, нож накалила бы на огне и вырезала бы, а? Только у нас и огня-то нет… Огнива ведь нету.
– Вырезать?! – Ирица представила это себе и вздрогнула.
– По-другому никак, – покачал головой Берест. – Если не вырезать наконечник, мне совсем худо придется. Нет ножа, нет огня. Но к людям идти нельзя. Тут вокруг все деревни живут от каменоломен… Ну, как тебе сказать, чтобы ты поняла? Они туда дрова подвозят, ткут, шьют, кайла, молоты куют для рабов, продают хлеб, крупу, мясо. Оттого они за хозяев. Они беглого выдадут. Особенно теперь: знают же, что у нас мор. Вот и выдадут меня, а то и на месте убьют: побоятся, что болезнь через меня разнесется дальше.
– Мор – это что? Ты не болен, только ранен, – уверенно сказала Ирица.
Болезнь она бы почувствовала.
– А ты почем знаешь? – спросил Берест. – Ты же не лекарь. Или вы все, лесовицы, такие знахарки?
– Я вижу, когда кто-то болен. Дерево, или зверь… – она посмотрела на Береста. – Ты – нет.
Ирица сидела на мху, и низкие еловые лапы касались ее лица – почти детского, встревоженного и удивленного, с широко раскрытыми зелеными глазами.
– А как же ты теперь будешь? – спросил Берест. – Выходит, я тебя с собой связал, потому что дал имя? Бедная ты… Надо нам развязаться, я беглый невольник, и ты со мной наживешь лиха.
– Лиха? Не знаю…
Ирица, еще не привыкшая говорить словами, умолкла. Берест снова услышал ее у себя в голове: «Я тебя очень долго искала. От своей поляны в лесу шла до самых каменоломен. Где ты был? Я каждый день приходила и ждала. Много дней…»