— Максвелл. Ты пришел на десять минут раньше, — заявляет он своим нейтральным голосом. Шагая к нему, я отодвигаю стул рядом с ним и сажусь в расслабленной позе. Мои руки лежат на коленях, а левая нога упирается в противоположное колено.
— Что я могу сказать? Время дорого.
— Это я вижу, но тебе также следует подумать о дисциплине, потому что врываться — плохой знак.
Подтверждая его слова кивком, я наклоняюсь вперед.
— Когда дело доходит до защиты наших людей, некоторые правила должны быть нарушены.
Он хмурится в замешательстве.
— О чем ты говоришь?
— Все знают, что ты сделаешь объявление сегодня. Но чего ты не знаешь, так это того, что твоя жизнь в опасности, — говорю я спокойно, как будто это самый обычный разговор. Я вижу туман страха в его серых глазах, но он берет себя в руки.
— Я стар и на грани смерти, так что, если кто-то хочет убить меня, то пусть убивает.
Кажется, мое предупреждение совершенно не тронуло его. Отец подходит к нему, засунув руки в карманы черного костюма.
— Николай, — мой отец дружески кладет руку ему на плечо, — ты был паханом России с тех пор, как тебе исполнилось семнадцать. Разве ты не хочешь, чтобы это наследие перешло к кому-то достойному?
Он тяжело вздохнул, взял темно-коричневый бокал и сделал несколько глотков скотча.
— Ломов, мне не нужна была твоя лекция тогда, и мне не нужна твоя лекция сейчас. Мое решение окончательное.
Отец тихонько хихикает, пока я откидываюсь на спинку стула, наблюдая за продолжением шоу.
— Что тут, блядь, смешного? — рявкает Николай.
— Тебе следует иногда прислушиваться к моим советам. Видите ли, я собирался сказать тебе, что скотч был отравлен, но, как ты сам сказал, тебе не нужен мой совет.
Глаза Николая расширяются от ужаса, и его рука тут же тянется к горлу. Теперь в его глазах виден страх, который он так старается сдержать. Его тело начинает дрожать от страха, что смерть постучится к нему.
— Т-ты… — он заикается, его взгляд перемещается на мою расслабленную позу, когда он приходит к выводу, что это, должно быть, был мой план. Я давно хотел стать паханом России, и я не собираюсь так легко упускать этот титул.
— Это б-был ты, — обвиняет он меня, все еще держась за горло.
Мой отец злорадно смеется, как будто это была его величайшая победа. К настоящему времени мне начинает надоедать весь этот спектакль, и я подумываю о том, чтобы сократить его как можно быстрее.
— Ты действительно думаешь, что у него хватит мозгов для такого плана? Максвелл только что прибыл сюда. Это я подсыпал яд, — признается отец, ухмыляясь, как гребаный грешник, которым он и является.
Я встаю, застегиваю костюм, прежде чем подойти к отцу.
— Россия скоро будет принадлежать мне и моему сыну…
Слова моего отца остаются незаконченными, потому что в мгновение ока я перерезаю ему горло ножом, который у меня есть под костюмом. Он сильно задыхается, его кровь разбрызгивается повсюду, и несколько капель пачкают костюм Николая. Держась за горло, он падает на колени, как слабак, которым он и является, его тело агрессивно трясется. Его кровь растекается вокруг него лужей.
Увидев это зрелище, Николай еще больше опешил.
— Не волнуйся. В твоем виски нет яда, — уверяю я его, в то время как движения моего отца начинают замедляться, когда последний глоток воздуха покидает его легкие, а в глазах темнеет. Я стою там и смотрю, как умирает мой отец.
Никакой боли. Никакой вины. Никаких угрызений совести.
— Зачем ты это сделал? — спрашивает Николай, с облегчением успокаиваясь.
— Мы с тобой оба знали, что мой отец всегда хотел быть паханом, но ты был занозой на его пути. Но сделать своего сына-гея паханом России? — говорю я, качая головой. — Ужасный ход.
Он сглатывает от беспокойства и волнуется о том, что тайна будет раскрыта преступному миру. Его кожа мгновенно бледнеет. Он будет посмешищем на всю вечность.
— Эта должность — наследие, а не просто контроль над всей Россией. И только я достоин заслужить это. Я продемонстрировал свою лояльность, убив собственного отца. Поэтому, когда дело дойдет до защиты этого наследия, я без колебаний уберу занозу с пути.
Беру салфетку из коробки на столе, я протираю ею свой нож для печати, пока он не становится безупречно чистым. Возвышаясь над ним, я одариваю его своим безжалостным взглядом. Он нервно сглатывает.