Поль ответил:
– Спасибо, – и, поскольку седой мужчина вежливо улыбался, тоже улыбнулся.
И тут мсье Вольруи сказал:
– Мсье Сонар сообщил мне, что вы прекрасно играете на фортепиано.
– Вот как? – Мадлен удивленно подняла глаза на седого мужчину, а потом перевела взгляд на Поля: – На нашем корабле только четыре человека играют на фортепиано. Вы пятый.
Поль хотел сказать, что он вовсе не играет, только одну детскую пьесу, да и ту забыл. Однако он еще не был уверен, что может правильно всё это сказать по-французски, и опять улыбнулся. Мсье Вольруи ушел к своему столу, Мадлен ушла за ним. Полю очень хотелось проводить ее взглядом, но все теперь смотрели на него, и он воздержался. Бернар провел носовым платком по лысине и сказал:
– Старые традиции и хорошие манеры не теряются, сколько бы времени не прошло.
Краснолицый студент тут же возразил:
– Старые манеры остались в довоенном времени.
Дама с каштановыми волосами сказала:
– Жизнь урегулируется, и старые манеры вернутся.
– Никогда! – отрезал студент.
Официанты и официантки разносили блюда. Перед Полем появилась тарелка с жареной рыбой и картошкой. Леон стал разливать по бокалам белое вино. Полю в детстве вина не давали. Впервые в жизни он поднял бокал с вином, сделал глоток. Ударило в нос. Во рту остался горький привкус. Поль обернулся к проходящему официанту, сказал:
– Гарсон! Воды! – и тут же понял: он никогда в жизни этого не говорил. Просто он видел этот едва заметный жест и слышал эти слова от отца и других людей в далеком детстве и теперь непроизвольно скопировал их. Удивительная вещь – память.
Но он тут же он понял, что здесь нельзя было этого говорить. Это был не один из ресторанов, которые он часто посещал с родителями. Это была корабельная столовая, где каждый получал определенную порцию еды. Это он понял по тому, как все на него мельком посмотрели. Мадам Туанасье, которую он еще раньше заметил за соседним столом, тоже посмотрела на него. Ее глаза при этом сверкнули в электрическом свете, и это был недоброжелательный взгляд. Но тем не менее фигура у нее была стройной, и декольте ее белого платья открывало ее не по возрасту молодые плечи и шею.
Всё же официант принес ему стакан воды, и Поль сказал:
– Спасибо.
После ужина почти все закурили. Женщины тоже. Очевидно война приучила всех курить. Роже протянул Полю открытую пачку сигарет. Поль закурил от зажигалки, которой щелкнул перед ним Бернар. Первая затяжка пахла бензином от зажигалки, и только после второй затяжки Поль ощутил вкус табака. Едкий сигаретный табак, вероятно, с какими-то примесями, не шел ни в какое сравнение с мягким травянистым табаком, который курили мужчины Хатуту, передавая свернутые в трубку листья из рук в руки.
Некоторые мужчины прихлебывали вино во время беседы. Бернар больше не пил. Он принял пилюлю из маленькой бутылочки и сказал:
– Как война всё портит. Даже простое вино стало другого вкуса. И крысы. Я не помню, чтобы до войны кто-нибудь увидел в Париже крысу.
Леон пояснил:
– Не стало порошков от крыс.
Роже сказал:
– Раньше говорили, что оккупанты всё забирают. Кто же забирает теперь? Хотя бы этот крысиный порошок?
Дама с каштановыми волосами сказала:
– Говорят, во всех парижских школах у детей заводятся вши.
Поль про себя подумал, что это мало походит на светскую беседу. Подошел Мишель.
– Снимки получились великолепные, – сказал он Роже и обратился к Полю: – Вы тоже хорошо получились, мсье Дожер. Фотографии сохнут в лаборатории. Я готовлю корреспонденцию в своем журнале, отправлю авиапочтой при первой оказии.
– Корреспонденцию? – спросил Поль.
– Вы произведете сенсацию в мире, – пояснил Роже. – Белый человек, обнаруженный на острове дикарей, проведший там двенадцать лет в отрыве от мира, не знавший ничего о мировой войне. Вас начнут осаждать корреспонденты уже в Панаме.
– Сенсацию, – повторил Поль.
Краснолицый студент сказал:
– Вы можете заработать целое состояние на репортажах, если будете требовать от корреспондентов деньги.
– И я буду первым репортером, – сказал с улыбкой Мишель. – Половина гонорара ваша. Начнем интервью. Прямо тут.
– Гонорар, интервью, репортаж, – серьезно повторял Поль незнакомые слова.
И Мишель начал:
– Где вы родились, мсье Дожер?
– В Париже.
– В каком месте?
– В нашем доме на улице де Ламбаль.
– Это ваш собственный дом?
– Это дом наших предков, – сказал Поль, повторяя забытое хрестоматийное выражение. – Я не знаю, что стало с домом. Говорят, многие города разрушены войной.