Греков страшный шторм почти не задел. Предугадав по ряду характерных местных признаков его приближение, они успели укрыться в окрестных бухтах. Впрочем, сохранилось предание, что бога ветра Борея вызвали сами афиняне. Увидев же его приближение, они под руководством Фемистокла принесли ему обильные жертвы и попросили разгромить варваров, что Борей с превеликим удовольствием и сделал.
Тем временем огромная персидская армия медленно подошла к Фермопилам, где их давно поджидал маленький передовой отряд царя Леонида, которому предстояло как можно дольше задержать на этом рубеже врага, дав время собраться и подготовиться к отпору основному войску. Флот персов шел рядом с армией вдоль берега, высаживая десанты и уничтожая прибрежные селения.
Когда стража, несшая дозоры на вершинах эвбейских гор, известила греческий флот о постигшем персов несчастии, там началось настоящее веселье, словно после одержанной победы. По предложению тут же закололи нескольких быков в честь Посейдона.
— Вот видите, что не все так уж и плохо! Небо и боги нам помогают! А потому не станем их гневить и поплывем пока не поздно обратно к Артемисию! — не теряя времени даром, делал свое дело Фемистокл.
На этот раз уговорить стратигов вернуться к месту старой передовой стоянки оказалось не слишком сложно. Все пребывали в полнейшей эйфории.
— После таких потерь персам уже не подняться! Нам осталось теперь не драться, а добивать, так пойдем и добьем! — торопились все.
Уверенности прибавляло не только известие о почти полном уничтожении неприятельского флота, но и значительное пополнение собственного. За время стоянки у Халкиды союзный флот значительно увеличился. Грекам удалось собрать воедино немалые морские силы, хотя, в сравнении с персидской армадой, даже объединенный флот греческих полисов выглядел все равно довольно слабым. Афиняне выставили в общий строй сто двадцать семь кораблей, укомплектовав их как гражданами Афин, так и платейцами. Коринф выделил от себя четыре десятка триер, жители Мегары два. Халкидяне, у которых своих кораблей не было, прислали экипажи на двадцать афинских триер. Эгида дала восемнадцать боевых кораблей. Дюжину триер прислал маленький Сикион, десяток лакедемоняне. По нескольку кораблей (все, что могли!) отдали Эпидавр и Эритрия, Трезен и Стирея, Кеос и опунтские Локры. Почти три сотни боевых триер были собраны у мыса Артемисия у острова Эвбея. Еще более значительные морские силы спешно собирались сейчас по всей Аттике, но подойти они могли гораздо позднее. Их просто не успевали снарядить и укомплектовать, подготовить и снабдить.
Однако при всем единодушии в необходимости защиты Отечества среди союзников сразу же выявились серьезные разногласия. Несмотря на то что афиняне, по существу, составили ядро союзного флота, подчиняться им никто не желал. Давняя неприязнь к заносчивости и богатству Афин проявилась в этот момент, как никогда. Но деваться некуда, и афинянам пришлось уступить.
Во главе объединенных морских сил Греции был поставлен избранный большинством голосов спартанский стратег Еврибиад, сын Евриклида. Он не блистал особыми талантами, не слишком был сведущ и в морском деле, но устраивал представителей полисов тем, что не был столь амбициозен и требователен, как Фемистокл, а стремился все споры завершить миром и компромиссом. Пока это устраивало почти всех. Лучший же флотоводец всей Греции в столь решающий момент оказался практически не у дел. К чести Фемистокла, свое непризнание он воспринял стоически.
— Я готов быть полезным Отечеству в любом деле! — заявил он, смиренно выслушав известие о своем неизбрании на пост командующего. — Я готов вести в бой триеру и сесть гребцом на самое малое судно. Сегодня Родина в опасности, а потому каждый должен за нее сражаться, где ему укажут.
Как всегда в тяжкую годину, греки обратились за прорицанием к Дельфийскому оракулу. Ответ из Дельф пришел почти одновременно с известием о гибели персов в штормовых волнах. Он был таков: «Молитесь ветрам! Боги ветров — ваши могучие союзники!»
Эти слова особенно порадовали Фемистокла.