Не менее повелительное письмо к графине де Коэтиви, приказывающее ей явиться в Лувр и приступить к своим обязанностям, привело Луизу в полный восторг. Мысленно графиня возносила благодарственные молитвы ко всем святым, но помня о крутом нраве принцессы Релинген, горько рыдала у ног Аньес, сетовала, что приказ королевы-матери отрывает ее от добродетельной жизни и грозит ввергнуть в пучину порока. Луиза так убивалась и пролила так много слез, что придворные дамы и фрейлины Аньес дружно хлюпали носами и смотрели на графиню, как на святую мученицу, брошенную на растерзание львам. Ее высочество также была растрогана отчаянием кузины и ласково заметила графине, что та не обязана подчиняться приказу королевы-матери, напомнила, что у Луизы есть муж и обязанности перед семьей и, значит, она имеет право подать в отставку, даже обещала графине заступиться за нее перед королевой Екатериной. Услышав утешения Аньес, Луиза с благодарностью обняла ее колени, а потом сообщила, что ради благополучия мужа, пасынков и сына, готова вынести любые муки и подчиниться воле своей госпожи.
Напоминание об Алене заставило Аньес замолчать. Обращаться с просьбой к ее величеству, когда воспитанник так нуждался в признании короля, было неразумно, да и не хотелось. Коль скоро кузина готова была принести себя в жертву сыну и собиралась нести свой крест с истинно христианским смирением, оставалось принять эту жертву и благословить бедняжку. Аньес ласково подняла Луизу с колен, посоветовала почаще молиться, а затем даровала кузине распятие, сплошь усеянное жемчугами.
Луиза торжествовала. Кошелек мэтра Каймара с тремя тысячами ливров, новое платье и драгоценное распятие стоили того, чтобы немного порыдать. В Лувре ее ждала награда королевы-матери и, кто знает, возможно, и Франсуа. Графиня не сомневалась, что рано или поздно вернет себе привязанность дофина, пока же поклялась выполнить любое поручение ее величества, даже если для этого ей придется очаровывать какого-нибудь разорившегося гугенота.
Когда переполох, вызванный отъездом Алена, а затем и кузины де Коэтиви, наконец, улегся, принц Релинген вновь вернулся к вопросу "А почему Гент?". Впрочем, через некоторое время Жорж-Мишель осознал, что думает не о том. Его друг и матушка приняли решение и непохоже было, чтобы они могли от него отказаться. А раз так, следовало поразмыслить, что делать дальше. Возможно, признал принц, Александру и удастся благополучно добраться до Гента -- матушка наверняка даст ему проводника, да и город-наниматель должен был прислать своих людей, но вот что Александр будет делать в Генте? И как они будут поддерживать связь?
Жорж-Мишель представил, какие опасности будут поджидать гонцов, пробирающихся через испанские владения, ужаснулся, сообразив, как медленно будут доходить письма, если отправлять их на кораблях Ландеронда, в обход, и вспомнил о голубятне лошского замка. Необходимо было срочно передать другу голубей -- это позволило бы Александру почти беспрепятственно писать другу, но вот как отправлять письма в Гент, принц Релинген пока не представлял.
Поручив Франсуа Виету разработать подходящий для графа де Саше шифр, его высочество задумался о пребывании Александра в Нидерландах. Какую бы уверенность в себе не испытывал молодой полковник, Жорж-Мишель полагал друга излишне доверчивым, вспыльчивым и наивным, и потому предпочел бы, чтобы рядом с молодым человеком находился опытный и надежный советчик. К величайшему сожалению принца, он не мог найти среди своих офицеров никого, кому мог бы доверить обязанность няньки. Раз за разом вглядываясь в лица своих людей, Жорж-Мишель сравнивал их достоинства и недостатки. Себастьен Мало был надежен, как крепостная стена, однако не способен дать сколько-нибудь дельный совет. Шевалье де Ликур был благоразумен и умен, но его благоразумие никогда не касалось шевалье де Бретея. Принц Релинген не сомневался, что в своем обожании графа де Саше, Ликур способен пойти за ним хоть на виселицу, хоть на костер, однако это обожание делало его совершенно неспособным разглядеть ошибки молодого человека и предостеречь его от опасностей.
Переходя от надежды к отчаянию, Жорж-Мишель уже начал вспоминать офицеров Релингена и Барруа, когда Готье де Шатнуа выразил желание отправиться на помощь шевалье де Бретею. Принц Релинген вздохнул с облегчением. Возможно, Готье и не слишком любил Александра, зато, не попав под обаяние молодого человека, способен был трезво оценивать его поступки и оберегать от ошибок. Да и кто лучше Готье мог преподать Александру уроки фламандского? -- спрашивал себя принц. Кто из его офицеров был опытнее в военном ремесле, и кто больше всех был наслышан о хитросплетениях политики?