— Мне кажется, твой штифт позитивной реморализации не работает, что бы там ни заливали умники из Башни. Никакого от тебя позитива.
— На вашем месте я бы радовался. Лучше я, чем очередная марионетка полиции. Или вы уже с ней не враждуете?
— Мы всегда будем врагами, — серьёзно произнёс полковник. — Для того Эдем и создал Башню. Чтобы держать Синдикат под контролем.
«И они делают работу из рук вон плохо».
— Был один человек из Башни, которого я мог бы назвать другом… не знаю, смогу ли продолжить это делать. Забавная всё-таки штука, наша память. Мы так легко забываем хорошие поступки, зато всегда помним плохие. Возьми, например, курьеров. Ты знаешь, что их воспоминания нельзя использовать как вещественное доказательство в суде? Нам говорят, что они всегда передают свою жизнь во всей её полноте. Но они могут умышленно не вспоминать какие-то детали. К тому же, научно доказано, что с годами наши воспоминания меняются. Ведь по факту, момент прошёл, того мига больше не существует, во всей вселенной он никогда больше не повторится. Он существует только в нашей памяти, да и то детали либо вымываются, либо заменяются. Поэтому, если взять воспоминания курьеров об одном событии в разное время, ты получишь совершенно разную картину. И даже тогда они умудряются лгать. Конечно, они не редактируют свою память, но могут изо всех сил думать, будто события произошли немного по-другому. Намеренно забывать некоторые детали. И, самое смешное, они могут забыть о том, что они помнят, полностью дискредитирую свои же показания и снимки памяти. Будь у меня солдат со способностями курьера, я бы ни за что не сделал его своим самым доверенным человеком.
Эймс нахмурился, будто одна только мысль причиняла ему боль:
— Но есть люди, которые считают, что только курьерам можно доверять. Что же, разубеждать их нет смысла. Другой вопрос: а верят ли нам курьеры?
Томми даже не знал, что и ответить. Не успел он раскрыть рта, как Эймс вдруг засуетился:
— Ох, проклятье, чуть не прошли мимо. Видишь вон тот бережок? Высади-ка меня там, рулевой.
Марцетти замедлил ход и стал приближаться к суше.
— Так за что вас убили? Неужели кто-то злится за дела десятилетней давности?
— На Нижние Уровни уже всем плевать. Они припомнили мне Кровавый Четверг.
Томми замер. «Ах, вот оно что».
Бунты в Приютах случались редко, ещё реже они заканчивались успехом. При первых же сигналах тревоги Информаторий удалённо отключал утилизаторы, поэтому бунтовщики оставались без огнестрела. Дальше шли переговоры и дела решались полюбовно.
Но не в этот раз. Рабочие, вырвавшиеся за стены и казнившие директора, скандировали лозунги. Смерть, ревущая и плачущая, размахивающая факелами и дубинками. Они приближались, и приближались быстро. Полиция должна была разобраться с ними, но что-то в очередной раз пошло не так. Приюты принадлежали Синдикату, а не Башне Правосудия. Значит, и бунт подавлять должны солдаты.
Он стоял в первом ряду, уткнув приклад в плечо, моля Бога, чтобы не пришлось выстрелить. У него уже выпали все зубы с правой стороны, но он держался. Если гнить, то уж до конца. Солдатом, а не убийцей рабочих. Молодой лейтенант, он только получил свои погоны и нашивку в виде розы на грудь. Ещё не хватало умереть сразу после такого успеха.
По коммуникатору пронеслось: «Открыть огонь».
И что-то произошло. Из его отряда вышел боец. Малохольный, щуплый, но вдруг показавшийся Томми невероятно большим. Джаред Саро. Долбаный очкарик.
— Я не буду стрелять, — твёрдо произнёс он.
Томми запаниковал. В конце концов, он был лейтенантом. Он отвечал за действия своих солдат. И он знал, что надо стрелять. Даже если это зло. Даже если его арестует полиция, а трибунал осудит как военного преступника. Всем будет плевать, кто отдал приказ. Особенно когда все солдаты в унисон будут твердить, что приказа не было, ведь капеллан не зря провёл с каждым разъяснительную беседу.
Томми выстрелил Джареду в грудь, и он упал.
За выстрелом раздался второй. И ещё один. И ещё. Солдаты стреляли в толпу, а озверевшие рабочие бросались вперёд, на пули, на обнажённые штыки, на щиты и дубинки. Двести пятьдесят три человека погибло, больше трёхста оказались в реанимации.
Конечно, Томми судили. Но ему до конца не давала покоя мысль, кто же отдал приказ. Не почудился ли он ему? А если и почудился, стоило ли выбирать ссылку, а не казнь?
Только об этом он и думал пять последних лет, вспоминая железный гроб с прорезью для глаз: в Башне очень любили компактность. Сунуть катетер для питания, ещё парочку для отправления нужд — и поставить «шкаф» с узником к стенке отбывать срок наказания. Чтобы он каждую минуту думал о выборе, который сделал. Чтобы он сожалел о произошедшем. Чтобы когда через месяц придёт комиссия, он подписался на любое другое наказание.