Марго-Соня. Не скрываю.
Петр-начальник. Ты второй месяц отказываешься работать.
Марго-Соня. Ошибаетесь, я пятнадцать лет отказываюсь работать.
Петр-начальник. Куришь, конечно?
Марго-Соня. Ну, ну, без подходов…
— Стоп, стоп! — кричит Костя. — Последнюю фразу ты не так говоришь. Представь себе на минутку, что перед тобой твой комендант Каляда. И что он предлагает тебе закурить. Предлагает потому, что знает — в лагере с куревом тяжело, а ты — курящая. И он тоже курящий. И понимает: когда курящий человек, наконец, до своего курева дорывается, то ему вроде и на душе легче становится. А он именно того и хочет, чтобы тебе душу облегчить. Теперь понятно? Ну, начинаем сначала…
И они снова принимаются за репетицию погодинских «Аристократов».
Между тем на столе уже разложен большой почти полностью исписанный лист бумаги — будущий номер стенгазеты. Главный редактор-тракторист Сашко. Редколлегия — Анечка, застенчивый паренек, ученик здешней школы Василек. От поселенцев — я.
С любопытством заглядываю — о чем-то там написано? Передовая носит название «Равняться по лучшим». Подписана самим Деревяшко. Среди упомянутых в статье нет фамилий ни тети Маруси, ни бабы Кили, а ведь кое-кто из выселенных работает не хуже совхозников и перевыполняет нормы. Деревяшко остается верен себе.
Ага! Рядом статья Каляды. Да, он упоминает фамилии поселенцев, не преминув при этом сказать, что труд уравнивает всех.
Художник Василек старательно, буковка к буковке, выводит заголовок последнего отдела: «С улыбкой и без». Вписывает броской красной тушью: «Запомни: одна пчела дороже сотни мух. Одну голову две руки кормят».
— А ты, Галкина, заполняй тут пустое место, — распоряжается Сашко. — Да не робей. Придумай только сначала, о чем писать будешь.
Через полчаса я подаю Сашко густо исчерканный помарками листок. Он морщится:
— Неужели такую простую вещь написать не можешь? Ну, так и быть, для первого раза Анечка за тебя перепишет. Но только смотри — для первого раза.
По дороге домой меня нагоняет комендант.
— Ну как, понемногу привыкаете? — спрашивает. — Я, знаете, раньше тоже все по Сибири тосковал. А теперь привык. И здесь хорошо. Прошлые годы все на старые места в отпуск норовил съездить. А будущей зимой твердо решил — махну на месячишко в Казахстан.
— В Казахстан? Зимой? — удивляюсь я. — Да там мороз — не продохнешь.
— Нам, сибирякам, мороз нипочем, — смеется Каляда. — А в Казахстане мне своих повидать надо.
— Ну, это дело другое, — соглашаюсь я. — Если родственников навестить…
— Да не к родственникам. Я, знаете, Галкина, вычитал, что в Казахстане есть поселение вроде нашего. Только порядки там поинтереснее — документов будто у выселенных не отнимают, охранять их не охраняют. Пользуются они полной свободой. А бежать не бегут. И даже наоборот, что ни день — обязательно кто-нибудь лишний оказывается. Это, значит, к ним из других поселений своим ходом прибывают. И очень меня интересует, почему оттуда люди не бегут? Как вы думаете, Галкина?
Я молчу. Затруднительно ответить на такой вопрос.
— Вот и я не знаю, — просто признается Каляда. — Съезжу, посмотрю, что к чему. Может, и у себя такой порядок заведем…
И до чего же неугомонный этот наш комендант Каляда! Как неистощима энергия и как же велико желание младшего лейтенанта милиции стать настоящим воспитателем!
Вечером клуб показался мне непривычно уютным. Ах вон оно что! Просто постирали занавески, пол начисто вымыт, на сдвинутых столах постелены чистые скатерти. Всюду полевые цветы, свежие, только что сорванные. Народу полным-полно. Все поселенцы, начиная с тети Маруси и кончая Воробьевой, принаряженные, отутюженные. Но особенно красивой выглядит сама виновница торжества — Лиза. Наш комендант уже, конечно, тоже здесь. Вместе с чернобровой супругой. И вся комсомольская братия в сборе. Не видно только Кости. Однако начинать все еще не начинают. Чего-то ждут. Каляда поминутно поглядывает на дверь и заметно нервничает. Так проходит добрых полчаса. Каляда советуется с Петром — придется, видно, начинать, не ждать же до вторых петухов. Я тоже беспокоюсь. И хотя не знаю, как именно собирались комсомольцы затащить на это празднество твердокаменного Деревяшко, понимаю, что затея сорвалась. А жаль!
Николай Семенович приглашает всех к столу, где расставлено угощение.
Воробьева с ходу тянется к миске с салатом. Баба Киля чинно усаживается и старательно оправляет туго накрахмаленную юбку. Надежда сидит с каким-то рослым парнем — это, по-видимому, и есть ее будущий муж. Тетя Маруся солидно откашливается — готовится сказать приветствие. Марго-Люда сегодня накрашена меньше обычного, и от этого ее внешность только выигрывает. Гулидова и Цымбалова, перемигнувшись, придвигают к себе поближе графин с красноватой жидкостью, не ведая о том, что там налит всего-навсего морс. Каляда встает, собираясь открыть торжество. И в этот самый момент дверь широко распахивается и входит «сам» директор, за которым, запыхавшись, следует какой-то незнакомый субъект в очках, с черными усиками и фотоаппаратом через плечо. За этими двумя как-то боком, видимо с чувством неловкости, протискивается парторг. Директора как будто подменили — лицо его так и сияет.