Марьотто, как всегда находившийся в центре внимания, спрятал разочарование за бодрым вопросом:
– Ну и как вы все здесь оказались?
Выехали проветриться, а заодно и развязать войну-другую. – Угуччоне делла Фаджоула хлопнул Мари по спине. – Да ты куда крепче, чем мне помнится. И ты как раз вовремя. Нам нужны крепкие парни для новой кампании.
– Для какой еще кампании? – У Мари загорелись глаза. – Два года меня окружали не в меру терпимые святые отцы да придворные интриганы, так что теперь я с удовольствием повоюю.
– Пойдем в дом, – сказал генерал. – Я посвящу тебя в курс дела. Думаю, отец выделит тебе небольшой отряд.
– Разумеется, выделю, – отозвался Гаргано. – Давайте все в дом! Для вас уже готова мальвазия.
Рыцари, солдаты и пажи не заставили себя долго упрашивать. Марьотто взял Джаноццу за руку.
Об Антонии забыли. Двор быстро опустел, и девушка направилась к домику для гостей. Прежде чем идти в залу, нужно переодеться.
Она остановилась на крыльце гостевого домика. Капуллетто, совсем один, стоял у главных ворот. Он потянулся к седлу своего коня и вытащил из ножен длинный серебряный кинжал. Капуллетто долго-долго смотрел на лезвие, прежде чем приторочить ножны к поясу. Глубоко вздохнув, чтобы утишить сердцебиение, юноша зашагал к дому за своей потерянной возлюбленной и бывшим другом. Антония не смогла сдержать слез.
– Да, неловко получилось, – произнес Фердинандо. Он вернулся за Антонией.
Девушка поспешно смахнула слезу.
– Подождите немного. Я только переоденусь, и тогда можете всласть насмехаться надо мной.
Антония никак не ожидала, что на плечо ей опустится теплая ладонь.
– Вы плохо обо мне думаете, донна Антония. Каким бы я был вам другом, если бы стал насмехаться над вами в такую минуту?
Антония взглянула на Фердинандо, размазывая по щекам слезы.
– По какому праву вы называете себя моим другом?
Фердинандо пожал плечами.
– Я не претендую на столь высокое звание. Не люблю патетики, но через несколько дней мы выступаем в поход. Я просто хотел все прояснить. Прояснить… между нами. – Фердинандо несмело взял девушку за руку. – Я хочу быть вашим другом, Антония.
До чего же он был нелепый – низкорослый, шея длинная, плечи треугольником. Но ведь красота – это еще не все. Пусть Джаноцца наслаждается своим Марьотто. Есть вещи поважнее красоты. Например, ум. Или дружба.
– Вы мой друг, синьор Овод.
Фердинандо умудрился одновременно улыбнуться и вздохнуть. Его улыбка отразилась в глазах Антонии.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Виченца, 21 мая 1317 года
Маленький отряд под предводительством Пьетро приблизился к воротам Виченцы. Караульные у ворот щурились на полуденное солнце и сверкающие доспехи солдат. Эти кондотьеры не получали приказа начинать атаку, большинство из них с любопытством рассматривали вновь отстроенный город.
Один из воинов подъехал к воротам, чтобы попросить разрешения войти в Виченцу. Он был без оружия, камича под красным кожаным дублетом распахнута из-за жары. У ног его коня вился, вывалив язык, поджарый борзой пес. Молодой человек представился, и его по уставу спросили о пункте назначения.
– Франция, говоришь? Тогда вези с собой итальянское вино.
– Да что там вино – я повара с собой везу. – Караульные захохотали, и Пьетро спросил: – Семейство Ногарола сейчас в городе?
– Да, сир. И сам синьор Баилардино, и его домашние.
– А это еще что за чудовище? – спросил один из караульных, указывая на изрядную тушу, балансировавшую на нетвердом в ногах муле. Толстяк хлопал себя по ляжкам в ответ на какую-то шутку. Он явно был пьян.
Пьетро нахмурился.
– Это испанец, нотариус. Он попросил защиты в дороге. Сколько я с ним натерпелся!
Накануне нотариуса застукали под боком у одной из женщин, тоже просивших защиты. Не то что бы женщина возражала, однако ее муж явно не обрадовался бы.
– Надо же было такому уродиться, – пробормотал караульный, наблюдая, как солдаты Пьетро снова усаживают нотариуса в седло. Порыв ветра сорвал с его головы шляпу, толстяк потянулся за ней – и шлепнулся на землю. Волосы и борода у него оказались черные как ночь, кожа очень смуглая.
Пьетро передернул плечами.
– Это недоразумение утверждает, что владеет семью языками.
Караульные откровенно забавлялись над нетвердым в ногах испанцем. Казалось, он и не заметил, как вместе с отрядом въехал в городские ворота, – так его занимала фляга. Солдаты к нему привыкли за несколько дней пути и не обращали внимания на его ужимки. Им было не до того. Отряд миновал Сан-Пьетро, и испанец принялся задирать всех попадавшихся по дороге женщин; речи его не отличались ни разнообразием, ни пристойностью и прерывались только его же икотой и сморканьем. По нетвердой походке мула было ясно, что за неимением лучших собутыльников хозяин спаивает и бедное животное.
К Пьетро подъехал Фацио.
– Синьор, давайте избавимся от испанца. Мы же довезли его в целости и сохранности. Оставим его здесь, и дело с концом.
Пьетро кивнул.
– Да, я и сам хотел от него отделаться. Эй, Мордуде… Морде… Да, ты! Приехали. Понятно? Да оторвись ты от фляги! Вот она, Виченца. Ви-чен-ца! Ты на месте! – Нотариус осовело уставился на Пьетро из-под своей потертой шляпы. – Ты меня понял? Езжай теперь без нас!
– Но, сеньор, я ведь могу… м-м-м… извините, я могу вам пригодиться. Вам нужен опытный нотариус? Как – нет?
– Так – нет, – отрезал Пьетро. Он начал побаиваться Мордедуры. – Нам писцы без надобности.
– Точно?
– Точнее некуда.
Опытный нотариус покорно вздохнул.
– Как скажете, сеньор. Доброго пути.
– Adios. – Пьетро смотрел, как пьяный мул, спотыкаясь на каждом шагу, везет своего хозяина – возможно, к другому простофиле, который будет иметь неосторожность с ним связаться.
К тому времени, как Пьетро добрался до палаццо да Ногарола, все путешественники, примазавшиеся к отряду, разъехались по своим делам и своим квартирам. К воротам палаццо Пьетро подъехал в сопровождении Фацио и своих тридцати солдат. Им открыли слуги; Пьетро попросил накормить своих людей, людям же велел спать до наступления темноты. Солдаты, не догадывавшиеся о грядущей битве, решили, что синьор не пускает их развлечься из природной вредности, однако поклялись, что не ослушаются. Пьетро провели в покои для гостей. Меркурио проследовал за хозяином.
Пьетро не догадывался, что за ним следили от самой Равенны.
Четыре часа спустя Пьетро, свежий после ванны и дневного сна, проследовал за камеристкой в просторную залу на первом этаже. Все там осталось таким, как ему помнилось, – яркая фреска, изображающая пасторальную сцену, занавеси из тончайшей ткани, трепещущие от малейшего сквозняка, арочные двери, выходящие во внутренний сад. Там, в саду, невидимый за занавесями, журчал фонтан. Пьетро вспомнил, как сидел на балконе этажом выше и гадал, кого изображают статуи. Теперь, проучившись два года в университете, он не сомневался: сосуд, из которого струится вода, держат три музы – Каллиопа, Клио и Мельпомена. Пьетро пришло в голову, что, учитывая, какое значение придают в этом доме астрологии, вместо трех перечисленных муз должна быть одна – Урания.
Меркурио отслеживал каждое движение занавесей, словно надеясь, что из-под них выскочит заяц. У Пьетро от волнения покалывало шею и затылок. Он никого не видел, но не сомневался: за ним наблюдают.
В луче света внезапно что-то сверкнуло. Пьетро заметил в кустах яркие влажные глаза.
– Привет, Ческо, – улыбнулся он.
Мальчик выбрался из засады. Ростом он оказался ровно по колено Пьетро.
– Привет, – отвечал Ческо. Одежда на нем была чистая, но латаная-перелатаная, особенно на локтях и коленях. Волосы у мальчика вились сильнее, чем у Кангранде, но были много светлее. Его давно не стригли – белокурые локоны спадали на глаза. Ческо переводил взгляд с Пьетро на собаку.