Синьор Монтекки, видя нетерпение слушателей, вопросительно посмотрел на Кангранде. В ответ Кангранде сам взялся рассказывать.
– После смерти Мастино вражда постепенно вновь начала разгораться. Мой отец был великий человек, однако не грозный, не то что мой дядя. Он не мог заставить две семьи примириться по-хорошему. Не помогли и штрафы, которые он налагал на зачинщиков ссор. Стычки между Капеллетти и Монтекки не прекращались. Они дрались на улицах, в домах, в мастерских, на рынках, за городом – словом, везде, где встречались. Если Монтекки или Капеллетти выходил из дома, ясно было, что кончится этот выход дракой. На время мой отец даже запретил дуэли. Когда же он умер, вражда, прежде только тлевшая, вспыхнула как пожар. Молодежь из обеих семей устраивала дуэли прямо на улицах. – Кангранде взглянул на Марьотто. – Твой отец отлично владеет мечом, раз ему удалось выжить в этой бойне.
Марьотто прищурился. Он никогда не видел, чтобы отец брал в руки меч для тренировки; Монтекки не держал оружия с тех пор, как демобилизовался из армии Вероны.
– Как бы то ни было, – продолжал Кангранде, – жителям приходилось держать ухо востро. О безопасности и речи не шло. Тогда должность Капитана исполнял мой брат Бартоломео. Помню, он решил изгнать из Вероны и Монтекки, и Капеллетти. И тогда же летней ночью в загородном доме Монтекки вспыхнул пожар.
Антонио от нетерпения ерзал на стуле.
– Пожар?
– В ту ночь в огне погибла моя мать, – бросил Марьотто.
– Мой сын тогда еще и ходить толком не научился, а моя дочь и вовсе была грудным младенцем. Извините. Просто… просто вряд ли вы ее помните. Она… моя жена была такая красавица.
Все молча пережидали, пока синьор Монтекки справится со слезами. Неловко не было – он плакал без всхлипов, слезы ручьями бежали по его щекам.
– Так вот. Имелись доказательства, что пожар устроил Стефано вместе со своими братьями, – на тот момент из мужчин Капеллетти только они и оставались в живых. Однако доказательств было недостаточно для того, чтобы подать в суд. Поэтому я переговорил с тогдашним Капитаном – Бартоломео делла Скала. В огне погибла не только моя жена, мать Марьотто; нет, я потерял еще и отца. Мне удалось убедить брата Кангранде вновь разрешить дуэли. Затем мы обсудили условия. Я и мои двое дядьев вызвали троих оставшихся в живых Капеллетти на Арену. Бой был назначен на рассвете. Ни музыки, ни публики не предполагалось. В качестве свидетелей мы позвали нескольких уважаемых синьоров, таких как Данте, наш выдающийся поэт. Я был еще молод, дядья же мои в летах. Все трое Капеллетти были в расцвете сил. Дядья сражались отчаянно и перед смертью успели заколоть одного Капеллетти. Мстить за смерть отца, дядьев и матери моих детей остался я. – Монтекки поднял голову, и в глазах его на мгновение мелькнуло не сожаление и не раскаяние, а нечто совершенно другое – огонь, отблеск того огня; уголья, которым никогда не суждено было погаснуть. – И я отомстил.
Синьор Монтекки оглядел избранное общество; некоторые гости помнили эту историю, некоторые слышали ее впервые. Взгляд Монтекки остановился на Данте.
– Вы должны помнить, синьор Алагьери.
– Я помню, – отвечал Данте. – Я тогда впервые попал на Арену.
В памяти Пьетро немедленно возникла карета, по ночной дороге везущая их с отцом и Поко в Верону. Отец сказал что-то о «некрасивой истории с Капеллетти и Монтекки».
– Тогда и до Виченцы слухи докатились, – произнес Баилардино. – Хорошая бы получилась баллада на эту тему. Странно, почему ни один поэт не проникся?
– Я не нанимал менестрелей, – отрезал Монтекки. Слезы все еще катились по его лицу. – Зачем такое увековечивать? В жизни есть вещи поважнее молвы.
– Разумеется, – зарокотал Капеселатро. – Например, честь.
Людовико Капеселатро встал во весь рост. Гаргано Монтекки поднял полные слез глаза.
– Верно, честь. Я защищал свою честь и честь своей семьи. Я бы снова так поступил, ни на секунду не задумавшись. Я не сожалею о содеянном. Я не стыжусь своих поступков. Не стыжусь, понимаете?
– Понимаю, – отвечал Капеселатро. – Мы в Капуе тоже враждовали с некими Арколе. Потом вражда сама собой прекратилась. Но я вас прекрасно понимаю. Люди не должны умирать ради ненависти. – Странно было слышать столь разумные речи от человека в столь кричащем наряде.
Монтекки встал и подошел к новоиспеченному веронскому аристократу.
– Я знаю, – обратился он к гостям, – что синьор Алагьери пошутил. Однако шутка его навела меня на мысль. Я хочу, чтобы все вы – слышите, все – помнили, какими благородными людьми были Капеллетти. Их род был одним из самых старинных в Вероне. Их поступки не хуже и не лучше моих. Если я умру, мое имя останется жить, поскольку у меня есть сын. У Капеллетти не осталось наследников. Они погибли для истории – если только мы их не воскресим. – И Монтекки посмотрел на Капитана, а затем перевел взгляд на Людовико.
Капеселатро, кажется, понял. Он сжал локоть Монтекки.
– В Капуе у меня родные братья, в Риме двоюродные. Моему имени не грозит забвение. Если Капитан пожелает, и если вам это по душе, синьор Монтекки, я буду рад взять имя старинного веронского рода, раз это имя не носит никто из живых.
– Мне это очень по душе.
Кангранде поднялся.
– Итак, мы воскресим старинный и благородный веронский род! Да узнают все в этот святой праздничный день, что глава благородного семейства Капеселатро подхватил плащ, оброненный семейством Капеллетти! Давайте поднимем кубки и выпьем за Людовико, Луиджи и за нашего Антонио! Да здравствуют Капуллетти!
Послышались одобрительные выкрики; они усилились, когда Гаргано Монтекки упал на могучую грудь новоиспеченного Капуллетти. Они обнялись и поцеловались, как лучшие друзья. Только Луиджи, брат Антонио, с ужасом наблюдал за этой почти семейной сценой. Сам Антонио сиял от удовольствия. Он подскочил к Марьотто, схватил его поперек талии, поднял и закружил по зале, как медведь – свою жертву.
– По крайней мере, можно не сомневаться: наши дети не будут враждовать, – произнес новый Капуллетти.
Монтекки с гордостью смотрел на сына.
– Конечно, Людовико, не будут. Я очень ценю твой поступок. Ты стер пятно упадка с моего имени.
– Я кое-что и раньше слыхал об этой вражде, – сказал Людовико. Он нагнул голову, подбородки слоями улеглись на дублет. – Смотри, все сходится: я купил дом на виа Капелло! Капуллетто с улицы Капелло, вот кто я теперь!
Пьетро же, слушая этот разговор, думал не очень хорошую мысль. Дело вовсе не в стирании пятна с имени Монтекки. Назвавшись Капуллетти, Людовико Капеселатро становится дворянином и передает дворянство своим потомкам. Его дальние родственники так и останутся Капеселатро, он же получит права и власть древнего рода. Денег у него достаточно. А теперь есть и имя.
Однако «Капеллетти» и «Капуллетти» были все же разные фамилии. Хитрый Кангранде умышленно оставил разницу в одну букву – букву, которой Людовико на радостях не придал значения. Капуллетти как будто взяли имя в аренду – они никогда не станут полноправными хозяевами, эта буква всегда будет указывать на их истинное происхождение.
Мари потирал ребра, помятые недавним Антонио Капеселатро.
– Может, теперь, когда у тебя новое имя, и помолвку отменят?
– Умеешь ты настроение испортить! – проворчал Антонио, мгновенно изменившись в лице. – Я уже успел забыть об этой дуре.
– Кстати о помолвке, – вмешался Джакомо да Каррара, ничуть не обидевшись за «дуру». – Пора о ней объявить. – Он обратился к Людовико: – Теперь, когда вы получили столь достойную фамилию, я рад вдвойне отдать свою внучатую племянницу за вашего сына. Она здесь, обедает с остальными дамами. Мой господин, могу я послать за ней?
– Разумеется, – отвечал Кангранде, подтверждая свое разрешение жестом. – Лучшего момента и придумать нельзя. Марцилио, попробуй это вино.
Джакомо Гранде отправил за племянницей пажа. Едва тот скрылся в двойных дверях, как Антонио плюхнулся на стул рядом с Марьотто. Он тяжко вздыхал и вообще не скрывал крайнего своего раздражения.