Познакомились. Хулио признался, что зашел в этот супермаркет не просто так: хочет найти какие-то концы, завести знакомство с тем, кто бы помог ему выставить здесь на продажу его картины. Оказывается, Хулио тоже художник. Его вкусы и предпочтения – импрессионисты. Да, он любит и русскую живопись, но все же больше – французскую и южноамериканскую.
Сам он родом из Буэнос-Айреса, но его предки – испанские гранды, в Севилье у него даже своя вилла. Занимался когда-то профессиональными восточными единоборствами, получил черный пояс, однако потом из большого спорта ушел и посвятил себя живописи. В Буэнос-Айресе у него остались бывшая жена и десятилетний сын, которого он безумно любит и посылает туда деньги. Еще у Хулио свои бизнес-проекты, акции в нефтяных компаниях, партнерство в нескольких рекламных фирмах. Впрочем, деньги его не интересуют, вернее, интересуют, но не до такой степени, чтобы из-за них лезть в петлю. Его главная цель – живопись.
– Деньги – мусор, они нужны только для того, чтобы не занимать голову художника заботами о хлебе насущном. Художник не должен всю жизнь прозябать в подвале или на чердаке. Если ты нищий, значит, ты раб, а рабы не могут свободно творить, – говорил Хулио, когда они с Гленом гуляли по ночному городу.
Свои слова Хулио подкреплял поступками. Они останавливались в «Табачном дворце», и Хулио заказывал мастеру-кубинцу изготовить ему сейчас сигару из самых крепких табачных листьев. Не глядя, вынимал из кармана своей кожаной, отороченной лисьим мехом, куртки сотню баксов и отдавал сигарных дел мастеру. Заказывал в баре устриц, напитки и десерт стоимостью месячной квартплаты Глена и уходил, оставляя щедрые чаевые, даже не притронувшись к еде.
Ну, положим, он немножко пускал пыль Глену в глаза. Зато все это проделывалось с такой пластикой, с такой озорной иронией в умных, немного замутненных марихуаной глазах, что не поддаться обаянию, устоять перед этим художником-миллионером было невозможно.
Глен, утомленный скитаниями, мытарствами, проклятой нуждой, ожиданиями, вспышками отчаяния, безверия, вдруг ожил, устремившись навстречу новой жизни. Глен потянулся к Хулио как к брату-близнецу, которого когда-то потерял в детстве и потом всю жизнь искал.
Хулио обещал, проливая на голову Глена золотой дождь. Обещал помочь с документами. Обещал работу – не грузчика или посудомоя, а дизайнера в солидной фирме. Обещал потом, когда у Глена появятся деньги, советами, как их выгодно вложить. Обещал поездку по Европе с остановкой на его севильской вилле, океанские рыбалки, полеты на вертолете, уроки по ушу у японских мастеров. Красивых натурщиц.
– Держись только вместе с победителями, избегай общения с жертвами! Вы – русские, любите сами себе создавать проблемы, – поучал Хулио. Произнося слово «проблема», он проглатывал звук «б» и сильно смягчал «л», отчего роковое для русских ушей слово «проблема» в устах Хулио звучало очень мило – «пролем».
– Жизнь любого русского – сплошная пролем. У вас, что ни возьми – любовь, работа, отдых – всё пролем. Вы не забываете о пролем даже во время оргазма!
Глен не спорил с этими призывами к свободе. Мрачный, холодный, грязный Нью-Йорк, с его мусором, холодом, ветром, с его веселым бездушием, жадностью, ханжеством и напускным оптимизмом, короче, Нью-Йорк вечной нужды и злости, в котором эти годы жил Глен, исчезал, растворяясь в бокалах рома, текилы и коктейлей. Жизнь, казалось, бросила ему вызов – лайковую перчатку – и Глен эту перчатку поднял.
Конечно, Глен не забывал, что все эти блага пожалованы с барского плеча его аргентинского собрата, который, стоит лишь тому захотеть, одним щелчком может сбить Глена со своего плеча.
Зато, как художник, Глен ощущал свое превосходство перед Хулио. Знал, что его работы гораздо сильнее.
Откуда только брались силы шататься с Хулио по ночному городу! Заходили и в дешевые грязные пабы, и в бары пятизвездочных отелей. Хулио платил за все и ничего не просил у Глена взамен, наслаждаясь ролью мецената.
Единственное, чего не обещал Хулио, – это помочь с карьерой художника.
– В Нью-Йорке конкуренция среди художников страшнее, чем среди акционеров на бирже. Художники здесь друг друга душат и мочат, как ушуисты, – Хулио подпрыгивал и с криком «и-й-ая!» в полете начинал колотить руками невидимого ненавистного противника. – Художники здесь, унижаясь, ползают раком, продают все, что могут, даже самих себя, ради одного – выставиться. Пробиться в Нью-Йорке как художнику – единственная для меня пролем...
Поэтому всемогущему Хулио приходилось самому давать взятки, искать знакомства, пресмыкаться. И перед кем? Не перед критиками живописи и даже не галерейщиками, а чаще – перед представителями администраций банков, супермаркетов, госучреждений, отвечающих за интерьеры зданий. Они-то, эти серенькие мышки, закончившие провинциальные колледжи и получившие места в администрациях, решали картину или скульптуру какого художника принять и выставить на обзор и продажу.
– И-й-яа!!! – орал Хулио и с разворота в прыжке ударял пяткой ноги в сапоге ствол исполинского дуба с такой силой, что на верхушке его дребезжали листочки, и перепуганные вороны со всего сквера тучей взмывали в небо.
– Опять отказали! Джейн из Сити-банка, эта резиновая галоша в трусах от «Виктория Сикрет», сказала, что якобы не может выставить в центральном отделении их банка моего «Быка Мира». Она отдала контракт Ботеро, этому прохвосту! Подаренный ей набор косметики за тысячу баксов, два билета в первом ряду на Бродвейский мюзикл – все напрасно. И-й-яа! – белки его больших глаз наливались бычьей кровью. – И-й-яа! – он бешено прыгал и, вращаясь вокруг своей оси, бил сапогами дубовый ствол.
Самым странным было то, что этого дикого сибарита иногда охватывали тяжелые приступы меланхолии. Поникший, совершенно раздавленный, в сдвинутом на ухо берете и обмотанном кое-как вокруг шеи шарфе, приходил Хулио в комнатку Глена. Стягивал шарф, словно веревку, доставал из пачки сигарету и начинал жаловаться. Жаловался на свою смерть как художника, на запоры и на подругу Марину, которая любит не его, а только его деньги.
– Вы, русские, правы: жизнь – это сплошная пролем. Мне очень одиноко. Моя жизнь не имеет никакого смысла... Ты – единственный человек на свете, кто меня понимает... – он плакал.
Глен задыхался в чаду от сигарет. Маленькое окошко под потолком не выручало. Тогда он предлагал прогуляться, и они брели с Хулио по улицам, куда глаза глядят, два неразлучных брата...
Глава 5
Неля искала работу. Девушка смелая, рисковая, она загодя не сужала горизонтов своих возможностей и пробовала, что называется, все подряд.
В самолете по дороге в Нью-Йорк она познакомилась с двумя сверстницами, летевшими в Нью-Йорк по таким же, как у нее, студенческим визам, с такими же планами – заработать денег. Правда, в отличие от Нели, девушки имели предварительные договоренности на работу в конкретных местах: одна – домработницей в семье богатых евреев, другая – в пекарне.
Умея поразительно легко и достаточно неразборчиво заводить знакомства, Неля обменялась с девушками номерами телефонов. Случайное знакомство скрепили нерушимыми клятвами о взаимной помощи в чужой стране. Такой почин не мог не вдохновить, и Неля, верившая в роковые случайности и приметы, обрела, наконец, полное внутреннее равновесие.
В глубине души она всегда признавала правильность слов мамы и бабушки, что она – неисправимая идеалистка и фантазерка. Но мама, хоть и выговаривала Неле за ее идеализм, сама не ахти как много преуспела в жизни: осталась незамужней и при всех своих разнообразных способностях работала обычной телефонисткой на телефонной станции. Тоже терпела моральный террор со стороны бабушки, единственной реалистки в их семье.