– F..ck you! – Стив вдруг выдернул из кобуры пистолет и навел на медбрата. – Открывай дверь!
Медбрат попятился назад, не сводя перепуганных глаз с черной маленькой дырочки в стволе пистолета.
– Он сумасшедший… – прошептала медсестра, нажимая секретную кнопку, чтобы открыть дверь.
ххх
Стив увез Анну в своей машине далеко от больницы, к тому каналу, где когда-то в детстве кормил лебедей.
Ничего не осталось от того живописного места. Ныне там царил упадок: сначала в районе построили многоэтажки для бедноты, потом там появились склады для горючего и пункты по приему вторичного металла. Район быстро пришел в запустение. Стив не был в этом месте, пожалуй, лет десять.
Он припарковал машину. Заглушил мотор и открыл дверцу, где сидела Анна. Всю дорогу они молчали.
Так же, молча, пошли к воде по валунам. На валунах, зацепившись, трепетала на ветру оборванная леска, в темных щелях валялись пустые бутылки от водки, между которыми бегали крысы. Стив шел первым по камням, потом спустился на илистый берег у воды. Следом за ним спустилась и Анна. Прошли к кустам неподалеку.
Стив сел на бревно. Смотрел на неподвижную гладь залива, из которой торчал нос затонувшего катера.
Он пока не хотел думать о последствиях своего поступка в больнице. Наверняка, его разжалуют. Может, и вовсе погонят из полиции. Но сейчас это было неважным.
Он хотел многое сказать Анне. О том, что, причинив ей зло и расставшись с ней, он был несчастен так, как может быть несчастен только последний, отчаянный убийца.
Несколько раз он раскрывал рот, но спазм душил горло.
– Вот и встретились, – произнес он, наконец.
– Ты украл, украл мою корону! – вдруг закричала Анна. – Мне ничего не надо! Забери у меня все картины, драгоценности, деньги, только верни корону! Верни, верни!.. – упала на землю. – Ты можешь меня спасти... – на коленях подползла к нему.
Стив взглянул на нее и вдруг увидел перед собой... обезумевшую старуху с растрепанными волосами и дряблой кожей обмякшего лица!
– Если ты откажешься от своей мужской силы, то я снова смогу танцевать. Но тогда ты не сможешь иметь близости с женщиной, не будешь никогда иметь семью... – она затряслась. – Ты должен на это согласиться! Только согласись, скажи «да», и я спасена! Ты должен, ты же рыцарь!..
Он бережно поднял ее с земли. Крепко и ласково, как только мог, обнял. Поцеловал в лоб. И так же медленно разжал кольцо своих рук, словно выпуская ее на свободу.
– О`кей, – сказал странным, едва ли не веселым голосом и отступил назад.
...Перья, перья. Крылья и клювы. И пух. И ликование... Лебеди, прилетев из-за мыса, кружили вокруг Стива и Анны, целуя их своими клювами, касаясь их нежными перьями.
Стив плыл в шорохах и шелесте, в предчувствии спасения мира красотой этой бессмертной балерины…
За хлопаньем крыл он не слышал сирен двух полицейских машин, остановившихся возле его припаркованной машины, номера которой уже были объявлены в розыск.
Открыв глаза, он увидел перед собой Анну. Она – вечно юная, в золотой короне и балетной пачке, стояла, положив на свою взволнованную грудь скрещенные тонкие руки. Влюбленная в себя с такой безумной силой, что не видела ничего вокруг...
Не видела ни заходящего солнца, ни луны. Не видела, как улетели лебеди. Не видела и того, как Стив ушел за валуны. Вытащил из кобуры пистолет, вложил ствол себе в рот и нажал курок.
2012 г.
ВЕЧНЫЙ ЖИД
Новелла
1
Когда они спускались в лифте, Илья подумал: хорошо бы попрощаться сейчас, здесь. Сказать Лене «бай» и, черт с ней, поцеловать в щеку. В напудренную щеку, спрятавшуюся за лисьим воротником.
Лифт остановился. Пройдя через холл, они сквозь дверь-вертушку вынырнули на улицу.
– Тебе куда? – Лена посмотрела на свои часики.
– К сестре, на Фэшн-стрит.
Она взяла его под руку:
– В таком случае, нам по пути.
Для последних дней января погода была сносной. Легкий ветерок касался лица, принося с собой запахи пиццы, жареных орехов и выхлопных газов. Вдоль тротуаров темнели затвердевшие в гари и копоти бугры снега.
– Скоро мы откроем новую телестудию, – Лена крепче прижала его руку к себе.
Она стала рассказывать о контрактах своего мужа – владельца телестудии, с новым спонсором, об обещанных трех миллионах долларов – якобы этих денег будет достаточно, чтобы студия продержалась, как минимум, три года. В прошлый раз у них был миллион, и они продержались ровно год.
ххх
Илья писал новости, Лена – телеведущая, их читала. Он приходил в студию рано утром, когда все двери еще были заперты. Лишь в коридоре хлопотала уборщица, распевая романс «Жестокий друг, за что мученье?» Включив аппаратуру, Илья просматривал сюжеты событий, случившихся в мире за последние сутки: падение курса акций на Уолл-стрит, убийство в Гарлеме, наводнение в Индии. Все просмотрев, писал тексты к отобранным сюжетам.
Часа через три приходила Лена. Носком сапожка открывала дверь и застывала в дверном проеме, как в портретной раме. Принимала различные позы – отличная натурщица для фламандцев, но эстеты-итальянцы дали бы ей от ворот поворот из-за мышиных бровей и пухлых маленьких губ.
Лена протягивала руку к Илье и произносила приглушенным, грудным голосом: «Дай хоть что-нибудь». Брала листы и, быстро пробежав текст, садилась у окна перед овальным зеркальцем. На столике лежали флакончики с тушью, пудра, помада. Она накладывала макияж, перебрасываясь малозначительными фразами с оператором и монтажером, готовящими аппаратуру к съемкам.
Работа Ильи уже была закончена. Перед уходом он съедал свое традиционное яблоко. Изредка поглядывал на Лену. Как ни старался, не мог преодолеть легкой эстетической брезгливости к ней – похожей на моль, пухлогубой и безбровой, с бесцветными пушистыми волосами.
Она подводила последний штрих – поднимала над головой баллончик, и после пшика в зеркале отражалась настоящая восковая кукла, хлопающая отяжелевшими от туши ресницами. Кукла вставала и, произнеся: «Мальчики, я готова», скрывалась за дверью студии с табличкой «Тише! Идет запись!». Монтажер включал экран:
– Готово? Поехали!
И… на экране, на фоне небоскребов Манхэттена, под синим небом появлялась Она. Камера полностью преображала Лену, на экране возникал ее двойник. Пусть Петрарка опишет мечтательно-задумчивый взгляд ее глаз, пусть кисть Тициана изобразит игриво сбившуюся прядку волос, пусть резец Праксителя пробежит по ее точеной шее, удалив последнюю крупицу лишнего мрамора…
Надкушенное яблоко застревало в зубах Ильи, струйка белого сока стекала по его небритому подбородку.
– Черт! – неожиданно вскрикнув, Лена наклоняла голову и прикладывала пальцы к левому виску. – Опять слеза. Да убери этот проклятый свет!
Закрыв левый глаз, массировала висок. Потом доставала косметичку и приводила себя в порядок:
– Сколько я сижу в кадре?
– Шесть секунд.
– С какого места начнем?
– Обрушился циклон.
И все продолжалось. А Илья, не прощаясь, выходил.
Обычно он совершал пешую прогулку к кофейне, которую держали израильтяне. Заказывал кофе, сваренный так, чтобы пышная пенка возвышалась над чашкой. Садился за столик на улице. Солнечный лучик бегал по блестящей чашке. До того горячей, что пальцы можно было обжечь.
Здесь часто слышался иврит, перенося Илью на улицы Назарета. В этом районе Нью-Йорка возник кусочек Израиля: на вертелах жарилось конусом нарезанное мясо, таким же крепким и ароматным, как в Израиле, был кофе, такими же острыми – приправы. В речи прохожих звучала чудовищная смесь глухих и шипящих звуков, рожденных в глубине гортани. За полтора года в Израиле Илья так и не научился произносить как следует «гхка» и «гкхэ».