Агсдед рассмеялся, стоя в кольце огня, сунул меч обратно за пояс и скрестил руки.
— Ну? Огонь все равно обжигает тех, кто теперь-не-совсем-смертный.
Он снова расхохотался, и Аэрин поморщилась от звука его голоса, так же как от пляшущего пламени. Серая Корона отливала красным в свете огня.
«Когда-нибудь, — устало подумала Аэрин, — мне придется научиться идти вперед по собственной воле. Если бы только этот ужасный зуд дал мне внятно подумать».
Она вскинула Гонтурана, и каскад синего пламени обдал ее лицо прохладой. Аэрин закрыла глаза — «Глупо закрывать глаза…» — и прыгнула в пламя.
Огонь шипел и ревел вокруг, но она пробежала вперед и открыла глаза, и ее дядя всего на долю мгновения опоздал выхватить меч. Гонтуран взлетел, рассекая ему шею, — в прошлый раз она промахнулась. На сей раз клинок ударил в цель четко под прямым углом.
И отскочил с уродливым резким звуком и щербиной на кромке. Отдача была такая, что Гонтуран вывернулся из ладони Аэрин и упал на пылающий пол, и Аэрин упала вместе с ним.
— Я тоже не совсем смертный, — прогремел Агсдед и снова ухмыльнулся.
Глядя снизу вверх на готовый пронзить ее красный меч, Аэрин подумала: «Сдается мне, я окажусь достаточно смертной, когда мне пронзят сердце. Интересно, что за магический фокус его защитил… или это Корона?»
И поскольку больше ей ничего не оставалось, а венок она по-прежнему держала в руке, она швырнула его в Агсдеда.
Враг завизжал. И этот визг пронизал все чувства — и зрение, и осязание, и вкус, и обоняние — так же, как слух. Это был визг острее любого меча и горше ненависти, яростней фолстца на охоте и безжалостней зимы. Аэрин лишь смутно помнила, как венок из сарки коснулся лица Агсдеда, скользнул через голову и охватил кольцом его плечи. Драконий камень сверкал таким же рубиново-красным светом, как прежде меч Агсдеда, а тот теперь приобрел тускло-ржавый оттенок запекшейся крови. Меньшее кольцо пламени, внутри устроенного Агсдедом, поднималось вокруг мага все выше и выше, пока он не пропал из виду, а пламя, брошенное им между собой и Аэрин, опало, потемнело и угасло. А визг все длился. Аэрин с трудом поднялась на ноги и обнаружила, что сжимает Гонтурана обеими руками. Одна ладонь была мокрая от ее собственной крови, поскольку она неосторожно схватила Гонтурана за лезвие. Руки и предплечья у нее светились синим. Когда она нагнулась, волосы упали ей на лицо — оказалось, они тоже отливали кобальтом. Посмотрела вниз — вокруг сапфировых сапог расползалось пятно синевы. Ей вторили тонюсенькие трещины: они расширялись и ветвились прямо на глазах, а в ушах все бился визг Агсдеда.
Потом визг мага и отрывистый резкий треск камня слились в беспорядочный рев, и плиты пола под ногами у Аэрин подались. Падая, она успела заметить, как на нее валятся стены.
«Вот теперь самое время потерять сознание», — подумала она, но не потеряла, а продолжала стискивать Гонтурана, только переместив окровавленную руку на рукоять.
«Приземляясь, я перекувырнусь и разрублю себя пополам собственным мечом, если только падение не убьет меня раньше».
Грохот рушащейся башни-горы сделался таким оглушительным, что в голове не осталось места для мыслей. Чернота неслась мимо нее, и тяжелые фрагменты этой черноты падали вместе с ней, но не задевали ее, и Аэрин уже прикидывала, не предстоит ли ей вечное падение, как прежде подъем, и не станет ли она таким образом Богом, Который Падает или, может, Богом, Который Поднимается и Падает.
Затем последовал удар, только непонятно, по ногам, по черепу или только по разуму. То, по чему пришелся удар, закачалось, Аэрин очнулась и обнаружила, что трясет все-таки головой. Она проморгалась, взглянула вверх и осознала, что смотрит на солнечный свет, просачивающийся сквозь трещины развалин древнего здания. В то же время, пока сбитые с толку зрение и разум привыкали к солнечному свету, пришло понимание, что ноги на что-то опираются, что она не разрубила себя пополам, приземлившись на Гонтурана, и что падение кончилось.
Аэрин неуверенно шагнула, не доверяя пока зрению, и мелкие камушки под ногой захрустели и посыпались. Куча обломков шаталась и грозила снова увлечь ее в бездонную черноту. «Только не рассчитывай, что тебе всегда будет так везти», — строго сказала себе Аэрин, убрала Гонтурана в ножны, машинально потерла грудь и замерла, моргая, пока глаза ее не начали привыкать к простым вещам — солнечному свету и растрескавшимся каменным стенам.