Можно ли считать цвейговский портрет Марии Антуанетты исторически достоверным? С точки зрения психологической характеристики этот портрет, безусловно, правдив, во всяком случае правдивее всего, что написано о Марии Антуанетте. Никому до Цвейга, да и после него, не удалось так глубоко проникнуть в образ злосчастной королевы, дать столь убедительное объяснение истории ее жизни. Ключ к пониманию драмы Марии Антуанетты, переросшей в трагедию, писатель видит в заурядности, в ординарности ее личности, явно не соответствовавшей ни занимаемому ею положению, ни драматизму и величию эпохи, в которой ей суждено было жить и погибнуть. Собственно говоря, то же самое Цвейг относит и к Людовику XVI. Оба они — и король и королева — совершенно очевидно не соответствовали вызову, брошенному им судьбой, они не были готовы к возложенной на них исторической ответственности и малодушно уходили от нее до тех пор, пока это было возможно. Именно в заурядности тех, на кого судьба возложила непосильную ношу руководства страной в исторически переломное время, усматривает Цвейг основную причину падения Старого порядка и их собственной гибели.
Серьезные историки, непредвзято изучающие события Великой французской революции, в принципе могли бы согласиться с психологическими характеристиками Цвейга. Ж. Жорес, например, сочувственно относился к Людовику XVI, считая его, как и Цвейг, простодушным, незлобивым, хотя и недалеким человеком. Но ни один историк не может ограничиться лишь психологическим объяснением феномена революции. Полагать, как это делает Цвейг, что события могли пойти в совершенно другом направлении, поступи король и королева так, а не иначе, было бы наивно. Изживший себя Старый порядок просто генетически не мог породить иных личностей, кроме таких заурядно-посредственных, каковыми были последние французские правители — Людовик XV, Людовик XVI или Мария Антуанетта. Они не годились на роль спасителей Старого порядка, точно так же как Николай и Александра Романовы были бессильны спасти российское самодержавие. Разумеется, не является случайным сходство их характеров и судеб.
Преувеличение, безусловно, важного личностного фактора в историческом процессе при недостаточном внимании (а то и при отсутствии интереса) к социально-экономическим и политическим факторам неизбежно сужает понимание не только самой Великой французской революции, но и роли в ней конкретных личностей, например той же Марии Антуанетты. Психоаналитический подход к постижению причин падения Старого порядка во Франции, используемый Цвейгом, безусловно, интересен, он может применяться как один из методов и в других областях исторических исследований, но сам по себе он никак не может считаться универсальным, и в частности дать нам удовлетворительное объяснение феномена революции. В самом деле, связывать падение Старого порядка с половой неполноценностью Людовика XVI и легкомысленностью Марии Антуанетты было бы в высшей степени несерьезно.
Но не следует оценивать писателя по академическим меркам исторической науки. Историк решает научную задачу, писатель — художественно-нравственную. У каждого свои методы постижения одних и тех же событий. Историк хотел бы как можно точнее реконструировать прошлое, вскрыть закономерности и потому так щепетилен в отношении фактов. Писатель же стремится к достоверности прежде всего художественной, и сумма фактов, а также их проверка имеют для него меньшее значение. В «Марии Антуанетте», как и во всей своей исторической прозе, Цвейг не всегда точен в вопросах фактологии, отсюда порой некоторая произвольность его трактовок и оценок.
Как тонко чувствующий художник, Цвейг уловил то, что сейчас признано едва ли не всеми историками, — возраставшую изоляцию королевской власти не только от низших и средних слоев общества, от которых ее всегда отделяла длинная дистанция, но и от дворянства, в том числе аристократии, традиционно считавшейся опорой этой власти, во всяком случае с тех пор, как была ликвидирована Фронда. Долгое время принято было считать, что Старый порядок во Франции был разрушен либеральной волной, вызванной Просвещением. Современными, в том числе и советскими, исследованиями достаточно достоверно установлено, что это не совсем так. В действительности же накануне революции от королевской власти по существу отвернулись не только либеральные, но и консервативные элементы дворянства, недовольные всевластием абсолютистской бюрократии.