Приступая к обсуждению данного вопроса, я прежде всего остановлюсь на декрете Национального Конвента о том, что он будет судить Людовика XVI. Мне небезызвестно, как хотели злоупотребить этим декретом некоторые, пожалуй более пылкие, чем рассудительные, умы. Я знаю, что, по их мнению, упомянутое постановление Конвента заранее лишало Людовика неприкосновенности, дарованной ему конституцией. Я знаю, что, по их словам, Людовик уже не может пользоваться этой неприкосновенностью как средством защиты. Но это заблуждение, которое можно рассеять простым замечанием.
В самом деле, в чем состоял декрет Конвента?
Постановив, что Людовик предается его суду, Конвент решил лишь одно: что в процессе, возбужденном им против Людовика, судьей является сам же Конвент. Но, назначая себя судьей в этом процессе, Конвент в то же время постановил выслушать Людовика и, по-видимому, считал совершенно невозможным осудить его, не выслушав.
Но если Людовик должен быть выслушан, прежде чем осужден, то он имеет право защищаться от предъявленных ему обвинений всеми средствами, какие покажутся ему пригодными для этой цели; это право принадлежит всем обвиняемым как таковым. Судья не вправе лишить обвиняемого хотя бы одного из его средств защиты; он может только оценить их по достоинству в своем приговоре. Следовательно, и сам Конвент по отношению к Людовику пользуется лишь этим правом; он оценит его защитительную речь, когда она будет представлена; но заранее он не вправе ни ослаблять, ни порицать ее. Если Людовик заблуждается в принципах, на которых построена его защита, — дело Конвента устранить их в своем приговоре. Но до тех пор он обязан его выслушать: этого требует как справедливость, так и закон.
Итак, я устанавливаю следующие принципы: нации самодержавны; они вольны вводить у себя какую угодно форму правления; они могут даже, обнаружив несовершенства ими же введенного режима, заменить его новым. Я не оспариваю этого права наций; оно неотъемлемо, оно признается нашей конституцией. И мне, вероятно, не нужно напоминать, что Франция обязана включением этого важного принципа в число своих основных законов усилиям одного из защитников Людовика, бывшего в то время членом Учредительного собрания.
Но великая нация не может сама пользоваться своей верховной властью; она неизбежно должна вверять ее уполномоченным. Необходимость такой передачи державных прав приводит нацию к учреждению либо королевской власти, либо республики. В 1789 году, в первый период революции, которая сразу изменила форму правления, господствовавшую у нас в течение стольких веков, вся нация объявила своим депутатам, что она желает монархического правительства.
Монархическое правительство требовало неприкосновенности своего главы.
Представители французского народа думали, что в стране, где исполнительная власть принадлежит одному лицу — королю, для того чтобы он не встречал препятствий в своей деятельности или, встретив, мог преодолеть их, необходимо окружить его авторитетом, который заставил бы повиноваться требованиям закона; что он должен сдерживать в известных границах все второстепенные власти, которые стремились бы к нарушению или превышению их, подавлять или пресекать все страсти, направленные во вред общественному благу, бдительно следить за общественным порядком во всех областях, — словом, должен сосредоточивать в своих руках все пружины правительственного механизма в постоянно напряженном состоянии и не позволять ослабляться ни одной из них. Они думали, что для исполнения столь великих обязанностей монарх должен пользоваться огромной властью, а для свободного проявления этой власти он должен быть неприкосновенным.
Народные представители знали, что нации устанавливали неприкосновенность не для королей, а для самих себя; что это было сделано в интересах их собственного спокойствия, для их собственного счастья, сделано потому, что при монархическом режиме спокойствие беспрестанно нарушалось бы, если бы глава высшей власти не мог отражать щитом закона всех страстей и заблуждений, идущих вразрез с его планами.