Впрочем, какая разница? Теперь у меня все равно оставался только один путь — вперед.
— Перегруппироваться! — рявкнул я в рацию. — Прижмите их огнем, чтоб ни одна тварь высунуться не могла!
Через секунду заговорили крупнокалиберные пулеметы и автоматические пушки броневиков. Операторы не видели целей и били туда, где они могли располагаться. Вот только что-то мне подсказывало — все совсем не так просто.
Наш броневик ткнулся тупым носом в ограждение АЭС, затрещали выворачиваемые с корнем столбы, гигантскими струнами принялась лопаться колючая проволока…
И в этот момент по нам снова ударили.
Как выяснилось, когда я прикидывал суммарную мощность, которую неизвестные вкладывали в Свечку, я ошибался — в меньшую сторону. Энергию такого масштаба почувствовал бы даже лишенный Дара, и я успел среагировать за секунду до вспышки, бросив едва ли не всю энергию резерва в общий Щит… И только это нас и спасло.
Бронетранспортер буквально исчез, раскидав во все стороны языки пламени и ошметки расплавленного металла, и я почувствовал, что лечу, отброшенный взрывной волной. Персональный Щит отработал на все сто, вот только так повезло не всем. Рухнув на землю, я пропахал плечом траву, вскочил, тряся головой, и увидел разбросанные тела. Несколько — бездыханных. Кто-то выл, тоскливо и протяжно, на одной ноте, кто-то витиевато и заковыристо ругался.
И тут же со стороны АЭС ударили пулеметы.
Я выругался, прикрылся Щитом, и скомандовал в рацию:
— Отходим.
Кто-то рядом стонал. Я схватил бойца за плечо, перевернул и выругался.
Корнилов.
Вся правая сторона тела Ивана представляла собой один сплошной ожог, из неестественно вывернутого предплечья торчала кость — открытый перелом. Сцепив зубы, я ухватил товарища за эвакуационную петлю на разгрузке и потащил за собой.
— Давай помогу!
Рядом появился Камбулат. Лицо перепачкано землей и сажей, на лбу — ссадина, но в остальном он выглядел целым. Я кивнул, мы вместе вцепились в разгрузку Корнилова и потянули чуть ли не втрое проворнее.
Но все не же быстрее пуль. Они пахали землю слева и справа, бились о Щиты, отступающие гардемарины огрызались огнем, отступая. Многие тащили раненых. Огненные плети хлестали буквально из ниоткуда, кромсая и опрокидывая на земли хрупкие тела. Мы отходили буквально по трупам, и будь у меня желание посчитать потери — цифра получилась бы страшной.
Я старался смотреть прямо перед собой: сейчас думать, что я недооценил противника, ошибся и отдал безумный и самоубийственный приказ не было уже никакого смысла.
К черту. Ругать себя, спецслужбы, аналитиков и Конфигураторов будем потом. Для начала неплохо бы выбраться из этой мясорубки, а то может статься, что ругать будет уже некого.
Я стиснул зубы, ухватился крепче за петлю и прибавил ходу.
Штаб разместили в заброшенном складе, метрах в восьмистах от периметра. Без окон, частично без крыши… Внутрь залетал ветер, пахнущий гарью, расплавленным металлом и чужой кровью. Угрюмая тишина, повисшая в помещении, прерывалась лишь стонами раненых и тихой руганью полевых медиков. Бригады реанимации и машины «скорой» разместились дальше примерно на километр, чтобы ненароком не попасть под удар, и теперь мчались сюда.
Минута, может быть две. Совсем немного — но кому-то это будет стоить жизни.
Корнилова положили в углу на штабеле досок. Вокруг него копошились фельдшеры. Один держал фонарь, другой хрипло командовал:
— Шину — не ту, эту! Крепче держи, что ты, как девочка⁈
— Площадь поражения — процентов тридцать, — выдохнул второй. — Надо в стационар. Сейчас же.
— Какой к лешему стационар? Он сейчас от болевого шока откинется! Обезболивай! Да где целитель, мать его за…
Я смотрел. Не вмешивался.
Камбулат сидел у стены. Спиной к бетонной кладке, руки на коленях. Бронежилет в трёх местах пробит, шея в копоти, волосы с одной стороны обожжены… Глаза смотрят в одну точку — туда, где минут сорок назад остались три гардемарина из его взвода.
И даже вытащить тела пока вариантов не было…
Жан-Франсуа стоял в стороне. Курил. С такой яростью, словно хотел сжечь дотла не табак с папиросной бумагой, а себя самого. Его пальцы дрожали, а зрачки были расширены так, что я уже почти не видел радужки. Еще в бытность свою курсантом Поплавским он не отказывал себе в алкоголе.
Но с сигаретой, кажется, я его видел впервые.
Жан-Франсуа произнес только одну фразу, глядя в пол:
— Их оттуда не выковырять.