Впрочем, даже если ему и удастся выбраться из гроба, — сможет ли он пробиться через плотно спрессованные над ним пять футов земли?
Он уже задыхался; воздух был зловонным и нестерпимо горячим. В приступе страха он в клочья разодрал атласную обивку, потом попытался было ногами откинуть обрушившуюся в туннель и забившую выход землю. Если бы Мэссону удалось развернуться, возможно, он смог бы пробить себе пальцами путь к воздуху… Воздуху…
Грудь словно пронзило раскаленной добела стрелой, затрепетавшей в глазных яблоках, а голову раздуло до огромной величины, и вдруг — ликующий визг крыс. Мэссон в истерике забился в своей тесной тюрьме, но через мгновение затих. Веки его сомкнулись, высунулся почерневший язык, и он погрузился в черную бездну, унося с собой заполнивший уши безумный крысиный визг…
Роульд Даль
Джеки, Колд и мистер Фиси
Тот день был особенным, и поэтому мы оба проснулись рано. Я отправился на кухню бриться, а Клод сразу же оделся и вышел из дома, чтобы позаботиться о соломе. Кухня помещалась рядом со входом, и из окна видно было, как солнце поднимается из-за деревьев, растущих на вершине горного хребта.
Каждый раз, когда Клод, неся охапку соломы, проходил мимо окна, я глядел на него поверх зеркала и видел запыхавшуюся напряженную физиономию, большую, конусообразную, наклонившуюся вперед голову и наморщенный глубокими, бегущими за линию волос складками лоб. Подобное выражение раньше я видел у него лишь раз — в тот вечер, когда он делал предложение Клариссе. Но сегодня он волновался до такой степени, что даже ходил как-то странно, ступая чересчур мягко, будто бетон вокруг заправочной станции был горячее, чем выдерживали подошвы. Одну за другой он укладывал в заднюю часть автофургона охапки соломы, устраивая удобное местечко для Джеки.
Затем Клод пришел на кухню, и я смотрел, как он ставит на плиту котелок с супом и начинает его помешивать. У него была длинная металлическая ложка, которой он непрерывно помешивал, едва лишь жидкость собиралась закипать. Чуть не каждые полминуты он наклонялся и совал нос в противный, сладковатый парок, поднимавшийся над варившейся в котелке кониной. Вот он принялся опускать в котел приправу — три очищенные луковицы, несколько молодых морковок, горсть жгучих крапивных макушек, ложечку мясного соуса, двенадцать капель масла тресковой печени… И все это проделывалось очень нежно, лишь кончиками больших и толстых пальцев, будто имеющих дело с венецианским стеклом. Взяв из холодильника немного фарша из конины, он отмерил одну порцию в миску Джеки и три порции в другую и, как только суп сварился, поделил его между мисками, наливая поверх фарша.
Именно эту процедуру я наблюдал каждое утро в течение последних пяти месяцев, но никогда она не проделывалась столь напряженно и сосредоточенно. Ни слова, ни единого взгляда в мою сторону, а когда он повернулся и вышел за собаками, казалось, что даже затылком и плечами он шепчет: «О Господи, пусть все обойдется — не допусти, чтобы именно сегодня я сделал что-то не так, как нужно».
Я слышал, как он тихо разговаривал с собаками в закутке, надевая на них поводки. На кухне псы запрыгали, натягивая ремешки и стараясь поскорее добраться до завтрака, перебирали лапами и размахивали здоровенными, будто плети, хвостами.
— Порядок, — произнес, наконец, Клод. — Говори, который?
Обычно по утрам он предлагал пари на пачку сигарет, но сегодня на карту ставилось слишком многое, и я знал, что сейчас ему нужна лишь капелька дополнительной уверенности.
Он смотрел, как я обхожу двоих прекрасных, одинаково высоких, с бархатистой шерстью псов, затем шагнул в сторону, держа поводки на вытянутой руке и давая мне лучший обзор.
— Джеки! — сказал я, применяя старый трюк, который никогда не срабатывал. — Эй, Джеки!
Две идентичные, с одинаковым выражением морды рывком обернулись ко мне и уставились четырьмя яркими, темно-желтыми, одинаковыми глазами. Было время, когда мне казалось, что у одного из псов глаза чуточку темнее по оттенку, чем у другого. А еще было время, когда я считал, будто могу угадать Джеки по более впалой грудине и более мускулистым ляжкам. Но это не оправдалось.
— Ну! — скомандовал Клод. Он надеялся, что именно сегодня я обязательно не угадаю.
— Вот этот. Это Джеки.
— Который?
— Тот, что слева.
— Ага! — вскричал он сияя. — Ты снова ошибся!
— Не думаю, что ошибся.
— Ошибся — да так, что дальше некуда. И послушай-ка, Гордон, я тебе кое-что скажу: все эти последние недели, каждое утро, когда ты пытаешься угадать его… знаешь что?
— Что?
— Я вел этому счет. И результат таков, что ты даже в половине случаев не был прав! С большей удачей ты мог бы подбрасывать монету!
Он хотел сказать, что если даже я, видя их рядышком каждый день, не мог различить собак, то какого же черта мы должны бояться мистера Фиси? Клод знал, что мистер Фиси славится умением распознавать двойника, но знал и то, что невозможно определить разницу между собаками, когда ее просто нет.
Он поставил миски на пол, давая Джеки ту, где мяса было меньше, потому что Джеки сегодня побежит. Отступив, он наблюдал, как они едят, — на лицо вновь легла тень озабоченности, и его большие, светлые глаза смотрели на Джеки тем восторженным, тающим взглядом, который раньше принадлежал только Клариссе.
— Знаешь, Гордон, — произнес он. — Ведь я всегда тебе говорил: за последнюю сотню лет попадались какие угодно двойники — хорошие и плохие, но за всю историю собачьих бегов никогда не было именно таких.
— Надеюсь, ты прав, — ответил я, уносясь воспоминаниями в прошлое, в тот морозный предрождественский день четыре месяца назад, когда Клод попросил на время фургон и, не сказав, куда едет, отправился в сторону Эйлсбери. Я предположил, что он поехал повидать Клариссу, но он возвратился в тот же день, попозже, привез с собой этого пса и объявил, что приобрел его у одного человека за тридцать пять шиллингов.
— Он что, быстро бегает? — спросил я, в то время как Клод глядел на пса, держа его на поводке; мы стояли на площадке, а вокруг падали снежинки, оседая на спину собаки. Двигатель фургона все еще работал.
— Быстро? — произнес Клод. — Да это же самый медленный пес, которого я когда-либо встречал!
— Тогда зачем было его покупать?
— Ну, — буркнул он, сострив хитрую и загадочную мину на грубоватом лице, — мне сдается, что он, пожалуй, немножко похож на Джеки. Как ты думаешь?
— Вроде бы похож, в самом деле…
Он отдал мне поводок, и я повел нового пса в дом обсушиться, а Клод, обогнув дом, зашел в сарай за своим любимцем. Когда он вернулся, и мы в первый раз поставили их рядом, то, помню, он отступил и выпалил «Господи Иисусе!», замерев, будто перед ним встал призрак. Дальше он действовал быстро и спокойно — опустился на колени и принялся сравнивать собак, осторожно и методично. С каждой секундой в нем нарастало волнение, и от этого казалось, что в комнате становится все теплее и теплее. Он продолжал осмотр долго и молчаливо и при этом сличил по масти все пальцы на лапах, включая рудиментарные, а таковых у каждой собаки — восемнадцать.
Наконец он поднялся:
— Послушай, прогуляй-ка их несколько раз туда-сюда по комнате, ладно? — и Клод простоял пять-шесть минут, прислонясь к плите и наблюдал за ними, склонив набок голову, покусывая губы и хмурясь. Потом, будто не веря собственным глазам, опять опустился на колени — проверить еще раз, но посреди осмотра вдруг вскочил и уставился на меня. Лицо у него напряженно застыло, а вокруг глаз и носа кожа странно побелела.
— Ну ладно, — произнес он дрогнувшим голосом. — Знаешь что? Порядок. Мы разбогатели…
А потом начались долгие тайные совещания на нашей кухне; план был разработан во всех деталях, и мы выбрали наиболее подходящий беговой трек. Каждую вторую субботу, два раза в месяц, мы закрывали мою бензоколонку и, невзирая на потерю дневной клиентуры, везли двойника в Оксфорд. Там на поле, неподалеку от Хеддингтона, имелся небольшой паршивенький трек — ничего особенного, лишь цепочка стареньких столбиков со шнурами, обозначавшими дорожки, перевернутый вверх тормашками велосипед, тянущий ложного зайца, и загородка с шестью дверцами. Миновало шестнадцать недель: восемь раз мы привозили туда двойника и зарегистрировали его у мистера Фиси. Сколько же пришлось простаивать в толпе, под леденящим дождем, ожидая, когда на грифельной доске мелом напишут имя нашего пса. Мы назвали его Черная Пантера. Когда наступал его черед, Клод всегда вел его к дверцам — я же ожидал на финише, чтобы не дать добраться до него файтерам — собакам, которых втихомолку приводили на бега цыгане, чтобы разорвать на куски какого-либо пса по окончании состязаний.