— Ну-ну. Ты этого не хочешь, и этого не случится. Это не отец Эрнандес, а кое-кто другой.
— Я не приму его от тебя! — сказала Бландина Тайлер с чуточкой своей прежней резкости. — Вы слишком далеко заходите со своими короткими юбками и непокрытыми головами. Святотатство. Богохульство. И так жестоко…
Ее лицо исказилось, будто она увидела ночной кошмар.
— Не отец Эрнандес, — твердо сказала Серафина, отступая в сторону, чтобы показать Мэтта, который выглядел как ангел: золотые волосы, красивый, как принц из сказки.
Его вид поверг Бландину в молчание на минуту. Затем она оглядела его с ног до головы с подозрением, которое узнала Темпл. Ее наградили таким же всего несколько часов назад.
— Он не носит…
— Я позвонила ему среди ночи, — Серафина напомнила ей.
— А еще не… рассвет? — спросила женщина внезапно жарким, дрожащим голосом. — В последнее время ночи такие длинные.
Мэтт придвинул стул к кровати и присел. Сестра Серафина подняла черную сумку на столик рядом, который она предварительно освободила от стоящих на нем предметов. Она открыла сумку и вытащила блестящий кусок светлого атласа, похожий на белую змею, он был шире ленты, но не такой широкий, как шарф. Мэтт взял его и повесил себе на шею. Секунду это напоминало Темпл сцену времен Первой мировой войны: пилот с шелковым шарфом… Но это было совсем не то. Она пыталась поместить живописную картину в какой-нибудь контекст, который был бы ей знаком, но затея начисто провалилась.
Мэтт коротко глянул на нее, первый раз он осознал ее присутствие, с тех пор как представил ее Серафине, затем поднял один конец атласа к лицу и поцеловал его.
Серафина подала ему маленькую стеклянную бутылочку со светлой жидкостью, наклонилась, чтобы шепнуть что-то ему на ухо.
— Мы собрались, — начал Мэтт, — у нашей подруги Бландины, чтобы принести исцеление ее душе и телу.
Он поднялся и церемониально несколько раз побрызгал жидкостью из бутылочки на кровать и вокруг нее. Когда обильные капли попали в сторону Темпл, она отреагировала так, будто это был яд. Но Мэтт больше не замечал ее, также как и всех остальных в комнате, кроме больной женщины.
— Она ежедневно ходила к мессе, — пробормотала Серафина Мэтту, а потом добавила: – Несмотря на отца Эрнандеса. И исповедовалась каждую субботу.
Он кивнул, а потом наклонился вперед с серьезной концентрацией и почти видимым состраданием, чтобы положить ладони на голову Бландины. Она глубоко вздохнула, мучительная тряска стихла.
Серафина взяла из сумки другую стеклянную бутылочку и ватные шарики. Все страныпе и страньше, подумала Темпл.
— Мне уйти? — спросил голос. С удивлением Темпл поняла, что голос был ее.
Мэтт даже не посмотрел. Зато Серафина улыбнулась и покачала головой. Темпл отступила назад, пока путь ей не преградила мебель. Потом она медленно опустила свою тяжелую сумку на пол, чтобы не наделать шума.
Мэтт приложил большой палец к бутылочке и наклонил ее. Увлажненный палец сверкнул на свету, и Мэтт дотронулся им до лба больной, оставляя на нем след. Он повторил ритуальное действие, смазав обе ее ладони.
Темпл с трудом подавила возникший у нее вопрос: щекотно это или нет. Видимо, нет. Бландина Тайлер успокоилась еще больше, когда Мэтт начал произносить нараспев:
— Через помазание Божье да придет любовь Божья и милосердие Христово. Во имя Святого Духа. Господь, что освободил нас от греха да освободит и от всяких бед. Аминь.
Потом Мэтт наклонился и тщательно тихим голосом сказал, что желает Бландине мира ее уму и телу, истины ее душе и духу. Темпл не могла разобрать все слова, также она не особо понимала и их смысл, но видела, что с каждым моментом Бландина успокаивалась.
— Отче наш, — начал снова Мэтт.
— Сущий на небесах… — вступила Серафина, а Темпл удивилась, что она до сих пор помнит слова так же хорошо, как и прежде – ладно, «Отче наш» это как клятва верности флагу США или как кататься на велосипеде: один раз научишься – никогда не забудешь – хотя она единственная из всех закончила молитву своей любимой, громогласной драматической строкой: «Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки веков». Остальные остановились. Даже Роза, которая вернулась в комнату и стояла в проеме, наблюдая и кивая с торжественным круглым и скорбным лицом.
Темпл села на то, что стояло за ней – старомодный сундук. К нему была приставлена трость Бландины. Она начала падать, и Темпл, поймав ее на лету, поставила палку на место и заметила, что резиновый ее наконечник сырой и заляпан свежей грязью.