- Не становой ли нас догоняет? - спросил Курымушка.
- Очень просто, - ответил Рюрик, - вот сейчас я это узнаю, он нам кум, кроме шуток, с отцом ребят крестил, приятель отцу: кум.
Было там на берегу высокое дерево. Рюрик вышел на берег, взобрался на самый верх.
- Ну что, видно?
- Видно, едет шарабан.
- Становой?
- Не знаю, не разберу.
- Скорее же разбирай, ну?
- Разобрал: становой!
И так он это спокойно сказал, будто в самом деле он своего кума встречает.
- Скорей же слезай!
- Подожди: за ним в телеге два полицейских.
- Слезай же, слезай, это за нами!
Но Рюрик слезал не так, как хотелось Курымушке, и Ахилл равнодушно смотрел.
Курымушка вспыхнул от злости, но вдруг ему пришла одна мысль.
- Он нас не поймает, - сказал Курымушка, весь просияв, - слушайтесь только меня, вытаскивай живо лодку на берег.
- Как вытаскивать, что ты, удирать надо.
- Вы-тас-ки-вай!
Послушались, вытащили на берег лодку.
- Перевертывай вверх дном.
Тут все и поняли: под лодкой пересидеть станового.
Выбили живо лавочки, нос пришелся как раз в ямку из-под камня и лодка плотно закрыла путешественников.
Колокольчики все приближались. Вот, если бы мимо промчался, но нет колокольчики затихли, и голос послышался:
- Едрена муха! зачем тут лодка на берегу? Стой-ка, я посмотрю.
Подъехали полицейские.
- Это их лодка! - сказал становой. - Только где же они сами?
- В деревне, ваше благородие, - сказал полицейский, - они там наверно заночевали, отдыхают, как-никак, а ночи зябкие.
- Ну, вы поезжайте в деревню, а я вот здесь вас подожду и закушу. Еремей, привяжи коня к дереву; Кузька, подай сюда из шарабана кулек.
Полицейские уехали. Становой вытащил из кулька четверть с водкой, поставил на дно лодки и подумал, удивился: - "Ночью дождя не было, а лодка мокрая".
- Вот едрена муха! - сказал он.
Выпил чайный стакан, закусил, посмотрел следы на траве, как они все выходят от воды и уходят под лодку...
- Те-те-те, - проговорил он, широко и добро улыбаясь, - вот так изюминка!
И запел почему-то:
Чижик, чижик, где ты был?
На Фонтанке водку пил...
Выпил стаканчик, выпил другой и вдруг заплясал, припевая:
Выпил рюмку, выпил две
Зашумело в голове.
- Молодцы, - сказал он вслух, - взяли себе да и поохотились, самое время, осень, перелет: вот как найду их, так им дня три еще дам пострелять.
- Слышишь? - шепнул Рюрик Курымушке, - надо бы сдаваться.
- Да, надо бы, - шепнул и Ахилл.
В ответ Курымушка ткнул кулаком в нос сначала одному, потом и другому.
- Вот как поймаю, - продолжал становой, - прежде всего им водочки, ветчинки, чайку с французской булкой, а потом с ними на лодке дня на три зальюсь, будто их все ловил: отпуск себе устрою. А то и неделю промотаемся, надоели мне эти черти-конокрады.
Рюрик тихонечко пальцем тронул Курымушку, а тот ткнул его в бок кулаком.
С каждой минутой все ненавистней и ненавистней становились Курымушке его товарищи: превратить всю экспедицию в охоту, вернуться с позором в гимназию? - нет, если они сдадутся, он один убежит, он так не вернется.
А полицейские катили обратно.
- Вы умные люди, - сказал становой, - хорошо сделали.
- Точно так, - отвечали полицейские.
- И порядочные дураки.
- Точно так, ваше благородие.
- Вот что, умные дураки, постелите-ка все это вон там на траве, костер разведите, чайник согрейте, - так! Живо! Теперь нужно гостей звать.
- Слушаем.
- Куда же вы пойдете?
- Не могим знать, ваше благородие.
- Ну, так я вам скажу: лодку эту поставьте на воду и поезжайте гостей звать.
- Слушаем! - сказали полицейские, - и, взяв лодку за край, повернули на бок.
- Чижик, чижик, где ты был? Пожалуйте, гости дорогие. А, и кум тут! Ну, давай поцелуемся.
Становой с Рюриком обнялись, но Курымушка, пока они целовались, схватил ружье, отбежал к дереву и стал за него, как за баррикадой.
Ахилл как осклабился, так и остался с такою же глупою рожей стоять.
Не обращая никакого внимания на Курымушку, такого маленького, Кум угостил вином Рюрика и Ахилла и, увидев четырех убитых крякв, так и ахнул.
- Да мы тут сейчас пир на весь мир устроим: ведь они теперь осенью жирные.
И велел четыре ямки копать; в эти ямки прямо в перьях уложили уток, засыпали горячей золой, костер над ними развели.
- А еще бы хорошо осеннего дупеля убить, да его бы во французскую булку сырого, а булку тоже бы в ямку, пока она вся жиром его пропитается. Ну, вот закусим, такая закусочка - едрена муха, скажу я вам... ну, вы чего дремлете, ребята здоровые, вам еще по стакану под ветчину, а потом и под утки начнем.
Выпили еще по стакану.
- Меня самого из шестого класса выгнали; эх, было время! вот было время: Gaudeamus знаете?
- Ну, как же!
И запели:
Gaudeamus igitur
Juvenes dum sumus...
А Курымушка так и стоял, все стоял за деревом, ожидая на себя нападения; первым выстрелом он думал убить станового, вторым полицейского, затем броситься вперед, схватить второе ружье, другого полицейского взять в плен и на этих лошадях продолжать путешествие.
Так он думал в начале, а кумовство у костра все разгоралось, товарищи его покидали; они, пожалуй, пойдут за Кумом.
Знал ли Кум его мысли? Верно знал: он лежал на полушубке брюхом вниз и сам пел Gaudeamus, а сам все смотрел на воду, будто чего-то ждал и ждал, потом вдруг крикнул Курымушке:
- Не зевай, не зевай!
А у воды совсем низко, будто катились-летели два чирка и прямо на Курымушку.
- Не зевай, - крикнул Кум, - так-так-так-вот-вот-вот... стре-ляй!
Курымушка выстрелил раз - промахнулся, два - чирок свалился в воду у самого берега. Сразу бросился и Курымушка и Кум к утке, у Курымушки руки не хватало достать, а Кум дотянулся и, подавая ему утку, сказал:
- Молодец, азият!
Обнял его вокруг шеи правой рукой и, повторяя "молодец азият", усадил его возле костра на полушубок.
- Ну, ребята, - сказал он, - кажется, ужин поспел, давайте-ка под утку, я сам гимназист, да из шестого класса.