— Из Дивнозёрья я. Слыхал, небось, о таком?
Глупые вопросы она задавала! Кто же из дивьих людей не слышал о Дивнозёрье — чудесном мире смертных, где на небе светят чужие звёзды, странные рогатые животные дают вкуснющее молоко, а жизни людей похожи на искры от костра — горят недолго, но такие яркие, что впору позавидовать. А ещё у них, говорят, бывают и лето, и зима, и ещё весна и осень: сезоны сменяют друг друга в извечном круговороте. Такие вот чудеса, не то что здесь!
— Слыхать-то слыхал, а вот бывать не доводилось. — Юный царевич повесил нос и вдруг выдал наболевшее: то, что больше всего иссушало его сердце. — Меня батя никуда не отпускает и даже в соседний лес на охоту не берёт. Сижу во дворце с мамками и няньками, будто маленький.
— Ох, понимаю… — Василиса присела на корточки и положила руку ему на плечо, отчего Радосвет залился краской. — Я тоже нигде не бываю, кроме этого сада да своей башни.
— Зря. Там же снаружи зима! Настоящая! Говорят, можно играть в снежки, лепить снеговиков, кататься на санках. Ты когда-нибудь каталась на санках?
— Конечно. — Взгляд синих, как васильки, глаз затуманился, на губах появилась мечтательная улыбка. — У папеньки был мерин в яблоках. Серком звали. И вот каждую зиму мы запрягали Серка в сани и разъезжали по деревне. Колокольчик звенел под дугой, а мы песенки пели, колядовали. Нам за то соседи гостинцев давали: сладких пирогов да леденчиков. Ух и весело было! Жаль, больше этому не бывать...
Её лицо помрачнело, и царевичу вдруг стало не по себе.
— Почему же?! — с жаром выпалил он. — Да не грусти ты. Айда со мной?!
— Отсюда нельзя выйти, малыш. Это моя тюрьма. И твоя теперь тоже, если я не придумаю, как тебя вызволить.
Радосвет хоть и был в человечьем обличье, но в тот же миг нутром почуял Василисину неизбывную тоску и едва не взвыл по-волчьи. Тюрьма? Что же натворила эта красавица, если её пришлось посадить в башню?
— Ты… — Он не желал оскорбить Василису, но слова сами прыгнули на язык. — Злая ведьма? Али лиходейка какая?
— Я Кощеева невеста. Хотя… теперь уже, наверное, жена.
— Фу-у! — Радосвет аж скривился. — Он же старый. И страшный: кожа да кости. Зачем ты за него вышла?
— Он забрал меня из отчего дома и унёс сюда. Эта башня и сад нужны для того, чтобы я не сбежала, понимаешь? — Глаза Василисы заблестели, и царевич с удивлением понял, что ещё немного, и сам расплачется.
Сглотнув слёзы, он приложил руку к груди:
— Я тебя спасу! Клянусь жизнью!
— Вырасти сначала, герой! — Василиса игриво щёлкнула его по носу.
Радосвет потупился: эти слова задели его за живое. Ну почему все считают его ребёнком? Сколько можно? Он уже давно не маленький! Рассказывают, царь Ратибор в этом возрасте уже ходил со сворой на медведя. Может, он и не такой сильный, как отец, но зато в колдовстве поднаторел. Даже мамки и няньки говорили: малец не воином растёт, а чародеем. Их бы слова, да наставникам в уши…
— А я клянусь! — повторил царевич, упрямо поджимая губы.
Василиса набрала воздуха, явно собираясь возразить, но вдруг осеклась. Может, решила, что и без того достаточно задела его гордость. А может, подумала — почему бы и нет? Ведь дети растут быстро — даже дивьи.
В следующий миг Радосвет понял, почему Василиса промолчала. По садовой дорожке прямо в их сторону шагал парнишка лет пятидесяти (это сколько же на человечий счёт будет? пятнадцать?), худой, если не сказать тощий, зато высокий, с каштановыми (точь-в-точь такими же, как у Василисы) взъерошенными волосами, собранными в небольшой хвостик. Одет он был тоже по-навьему: в синие шаровары и атласный жилет на голое тело — даже без меха. В его лице, особенно в глазах, было что-то лисье, и царевич ничуть не удивился бы, если бы выяснилось, что парень умеет превращаться в лисицу, как он сам — в волка. Дивий царский род побратался с волками в стародавние времена, почему бы, в самом деле, другой семье было не побрататься с лисами?
— Мама, а кто это? — нахмурился парнишка с карими лисьими глазами. Его голос был негромким и вкрадчивым, но довольно мелодичным, как у придворного певца Бояна, что издавна служил царю Ратибору, прославляя того на всех пиршествах.
— Наш гость, — уклончиво ответила Василиса, а Радосвет вдруг почувствовал, что ноги подкашиваются, и ухватился за куст белоягодника, чтобы не упасть.
— Погоди! Мама?! Он назвал тебя мамой? Я не ослышался?
Василиса, вздохнув, кивнула, а лохматый парень протянул царевичу узкую ладонь:
— Будем знакомы: Лютогор, Кощеев сын. Но лучше зови меня Лис. А как твоё имя?