Признаться, Василиса и сама ни о чём таком не помышляла, пока Ваньку не встретила, сына кузнеца. Тот был высок, статен и силён, как бык, — всё ж таки с малых лет отцу в кузне помогал. В кулачных боях на Масленицу побеждал даже взрослых мужиков, охотником и рыбаком тоже был знатным. И всё-то ему удавалось, любая работа в руках спорилась. В общем, не жених, а загляденье: ещё и кудри льняные да глаза голубые, как незабудки, — век будешь смотреть, не налюбуешься.
По Ванюше не одна Василиса сохла: многие девки мечтали, чтобы он хоть разок посмотрел в их сторону, но повезло лишь одной — Даринке. Едва сестрица вошла в невестин возраст, тут же стал сын кузнеца ей на подоконник цветы полевые таскать. Каждый день — и так аж до самых заморозков. Зимой тоже гостинцы приносил: то медку, то орешков, то яблок спелых, а осенью, ежели охота удавалась, и селезнем диким баловал. Вскоре всё Дивнозёрье стало их женихом да невестой величать, хотя сватов Ванька пока не засылал. Говорил, мол, рано ещё. Сперва надо денег заработать, дом справить — не на отцовы же гроши жить. А то невеста из зажиточной семьи, к раю в шалаше непривычная.
И Даринка верно ждала своего суженого, на других парней не заглядывалась, а чужих сватов даже на порог не пускала. Отец сперва был не рад: гонял Ваньку из-под окна, помоями обливал, даже грозился собак спустить — он-то мечтал, чтобы младшенькая дочка-красавица в город уехала, за приятеля-купца хотел её замуж выдать. Но потом смирился, потому что понял: любит Даринка Ваньку пуще жизни. А он — её. И негоже любящие сердца разлучать, тем более что парень вроде толковый...
Так и повелось. Не смирилась лишь Василиса. Очень уж завидовала сестре. Тогда-то и пришла в избушку на окраине деревни к бабке Ведане — просить любовного зелья. Но старая знахарка отхлестала её по щекам мокрым полотенцем, да ещё и отчитала:
— Спятила ты, Василисушка! Сделаешь несчастными и сестру свою, и парня энтого. А сама счастлива не будешь. Сердцу-то не прикажешь, моя хорошая.
— Но я люблю Ванюшку!
Василиса размазывала по лицу слёзы. Плечи тряслись, а ноги подкашивались так, что пришлось опуститься прямо на пол.
— Если в самом деле любишь, то радоваться должна за него и за Даринку, а не пакостить за спиной. У тебя же доброе сердце, Василисушка. Забудь ты его: всем от энтого только лучше будет. А потом, глядишь, и тебе папка жениха хорошего подыщет. Где-то же есть твоя любовь...
И Василиса пообещала, что забудет. Но сказать-то проще, чем сделать. Сердце не слушалось, продолжая томиться и сохнуть — только теперь уже молча.
Даринка, конечно, ни о чём не догадывалась. Она была доброй доверчивой девочкой и очень печалилась, когда сестрица вдруг стала чуть что огрызаться. А вот Златка, на то и Премудрая, сразу всё поняла. Отвела как-то Василису в сторонку, прижала к стенке и пальцем погрозила:
— А ну перестань Даринку изводить! Чем она-то провинилась? Хочешь хранить свою тайну — храни. А попробуешь им помешать, я сама тебя хворостиной отхожу так, что целую седмицу сесть не сможешь.
Василиса отпираться не стала и снова пообещала Ваньку забыть.
Она честно не хотела ни с кем ссориться, но с каждым днём всё больше и больше отдалялась от сестёр. Сидела в углу и читала бабкины книги. А что ещё оставалось делать? Душа болела всё сильней, но как унять эту боль, она не знала.
Эх, ну почему всё должно было случиться именно так?..
***
Этой зимой она ещё как-то держалась. Ванька уехал в город на заработки, а, как говорится, с глаз долой — из сердца вон. Василиса бегала к бабке Ведане, лечила захворавшую скотину, помогала сёстрам по хозяйству, вышивала новую праздничную рубаху для отца… Но ближе к весне стало совсем невмоготу.
Ванька приехал из города ещё до возвращения перелётных птиц, и, судя по новой одёжке, дела у него резко пошли в гору.
В тот вечер, когда он, улыбающийся и румяный с мороза, зашёл в гости, Василиса ещё не спала, поэтому хорошо слышала, как они с Даринкой шушукаются под окном.
— Скоро в город тебя увезу, — хвастался Ванька. — Ух, и повезло нам, милая моя Даринушка! Сам Серафим Леопольдович меня в подмастерья взял — ювелирному делу учиться. Говорит, руки у меня хоть и здоровенные, а чуткие, к тонкой работе годные. А там ещё и платят недурно. Дослужусь до мастера — так вообще жить будем припеваючи. Даже лучше, чем ты сейчас с батей живёшь. Так ему и скажи: нечего стыдиться такого зятя.