— Ну, дед Сила, ты даешь! Зачем по вещам лазаешь? Выпить так хочешь или что? — Долгая разлука с деревней сделала Басанова грубее, и былые деревенские авторитеты в какой-то мере утратили старые значения. — Встретить собрался, как же. Прячешься, как партизан, и водку воруешь.
— Да пошутить я хотел, — без всяких следов раскаяния ответил дед и, подмигнув другим глазом, добавил: — Я тебя на пенечке сразу приметил, ну и думаю, устал парень — надо чуток взбодрить, а насчет этого зелья, ты не волнуйся. Это потом, когда б спохватился, вот тут я и возвернул бы тебе ее. Ты ж меня знаешь, я один не пью. Ну что, мир?
Не дожидаясь ответа, Силантий повернулся в сторону оглушительно свистнул. Из-за поворота трусцой выбежала пегая лошадь, следом на длинных оглоблях волочились легкие сани.
— Грузи свое барахло, — махнул рукой дед и аккуратно положил бутыль на ворох байковых одеял, устилавших днище повозки.
Через пару минут Басанов закинул сумки, и под шелест уминаемого полозьями снега повозка тронулась в путь. Едва за поворотом скрылись ельник и заметный пенек, как в спину ему уперся тяжелый взгляд. Между лопаток засвербело противными леденящими мурашками. Казалось, что невидимая холодная рука провела от затылка до ягодиц. Силантий, не оборачиваясь, цыкнул языком и пробормотал:
— Не спится ему, ну ничего, завтра разберемся. Никиту разобрало любопытство: что же там было?
Большой опасности парень не чувствовал, и ему захотелось узнать поподробнее о странном явлении. Старик же заметно скукожился и начал подгонять кобылу.
Через несколько километров дорога вывела к берегу еще покрытого льдом озера. Остановив разогнавшуюся лошадь, Силантий привстал, к чему-то прислушался, затем, повернувшись, заметил:
— Повезло, что я тебя сегодня встретил. Зверь пробудился, один ты не прошел бы и ста шагов дальше того пенька, сгинул бы. Да... Беда-то какая. Не зря Аким беспокоился, неладно, мол, все, грядет что-то нехорошее. Как в воду глядел! Прозорливый твой дед. Боярин, одним словом.
— Это медведь, что ли? — задавая вопрос, Никита попытался вспомнить, что знает об этом животном, но, к великому сожалению, все познания исчерпывались общими сведениями, полузабытыми разговорами из детства да телевизионными передачами.
— Хуже. Если б мишка, то все было бы проще. — Вся веселость с Силантия слетела как шелуха, тоскливая обреченность засквозила в голосе. — Скорее всего — это дух, очень нехороший дух нехорошего зверя. А может, и того хуже.
— Какого? Это, наверное, дух бешеного зайца вышел на тропу войны, и теперь всякая тварь лесная будет от него щемиться. — Басанова стала разбирать лихая бесшабашность и чувство превосходства над замшелыми жителями глухой деревни. Лишь только он перестал ощущать чужое давление извне, как все ему показалось простым бзиком.
— Заяц, — хмыкнул возница, — а тигра не хочешь или гигантскую рысь? Никто его не видел, а те, кто увидел, их самих уже не видали. Только кости по лесу раскиданные да следы непонятные. Я лес как свои пять пальцев знаю, но что это такое, откуда оно берется и где обитает — понятия не имею. Это как дурная примета. Ведь Зверь появляется только тогда, когда грядут большие неприятности. Последний раз он приходил три года назад, в конце сентября. Две недели в лес не то что страшно зайти было — ужаснее. Потом охотники какие-то деловые из города прикатили и почти сразу пропали. Ружья их мы опосля нашли у Черных Камней, а больше — ничего. Зато на всю осень нечисть так разгулялась, что чуть Ламбушку не сгубила. Шилов хутор вообще разорили. Из их семейства только Васька жив и остался. Блаженным, правда, стал, живет в старой усадьбе (в тех развалинах и жить-то негде), за околицу не выходит и бормочет все время непонятное, как немец какой-то. Старая Мироновна, бабка твоя, над ним как только ни ворожила, да все без толку. Белая Наста так та вообще даже подходить к нему не стала. «Без толку, — говорит, — таким, мол, надолго останется, а дальше — жизнь покажет». Эх, грехи наши тяжкие!
Хлестнув вожжами, Силантий пустил лошадь вскачь и замолчал, зыркая по сторонам настороженным взглядом. Все попытки разговорить старика успеха не принесли. Лесничий не обращал на попутчика никакого внимания и лишь иногда бормотал себе под нос. Оставалось наслаждаться дорогой и думать: что же такое случилось, и зачем Никита понадобился дедушке Акиму?
Проезжая по деревянному мосту через бурную незамерзающую речушку, Силантий очнулся и показал на черный бугор, круто возвышающийся над деревьями.
— Вон там эти охотнички и сгинули. Ружья хорошие были, а от самих мужиков ничего не осталось. Всю округу облазили по следу с собаками, но у берега след оборвался, как будто они в воздухе растворились. Белая Наста даже гадала на них по-всякому, но ничего у нее не получилось. Слышал краем уха, что потом она говорила про них, мол, нет городских охотников на наших землях и искать ни в коем случае их нельзя. А кто будет с Настой спорить? Себе дороже. Вон когда Сенька хвастался, что в ночь на Ивана Купалу на Черном Камне большую фигу белой краской намалюет. Граффити! — Дед сплюнул с явным и неодобрительным презрением к Сенькиному таланту и продолжил: — В фабзайке ничему хорошему не научат, только гадить да старшим хамить. Боярыня на Подворье его лично порола не один десяток раз, да, наверное, мало. Съездил оболтус в город, баллончиков накупил разных — в сарайке их еще с десяток до сих пор валяется. Наста тогда сразу сказала, что не будет Сеньке от глупой задумки ничего хорошего — не простит Черный Камень такого охальства. А он спорить, смеяться над ней, дурак, предрассудками назвал. И что? Утром пришел, трясется как припадочный, заикается, голова седая. И бегом к ведьминому дому. Прости, говорит, не прав был, сделай что-нибудь, а то помру скоро. Конечно, не помер, но с бабками нашими ну очень обходительным стал, а о том, что в ту ночь с ним случилось, так ничего и не рассказал. Я Насту спрашивал, что же там все-таки произошло, но она меня в один миг отшила. Не твое дело, говорит, Сенька сам виноват, а ты куда не надо не суйся — тебе же лучше будет. А я и не суюсь, зачем мне эти ведьмовские дела. У меня и своих хватает. Лес большой, да и хозяйство блюсти надо. А деревню сейчас не узнать, сильно изменилась. — Неожиданно Силантий резко сменил тему разговора. — Жилых домов осталось десятка четыре, а остальные просто стоят. В них летом приезжают наши из города или дачники. Некоторые дворы вообще заброшены, а жить-то ведь стало лучше, интереснее! Электростанцию свою поставили, тарелку спутниковую. Аким и Пашка Седов компьютеров для народа накупили, штуковин всяких. Ну скажи, когда у деревенского мужика по два холодильника в доме стояло? Да что там холодильник! Где ж это видано, что капусту механизмами шинкуют? Скоро вообще все обленятся с прогрессом своим. Много чего еще понаделали, впрочем, сам все увидишь.
Никите впервые стало интересно по-настоящему. Внутреннее чувство подсказывало, что простого возвращения в детство не будет. Скорее, навалится столько всего, что вряд ли придется с тоской глядеть на унылую полузаброшенную деревню и искать, чем бы заняться. На память пришли воспоминания о детских годах, и Басанов с удивлением понял, что он не может вспомнить ничего конкретного о жизни в деревне, словно там и не жил. Так, смутные отрывки, какие-то эпизоды, не связанные между собой. Такое впечатление бывает, когда спустя много времени пытаешься вспомнить единожды виденное старое неинтересное кино. Помнишь, что смотрел, а о чем, в памяти не зацепилось.
За следующим мостом показался небольшой хутор. Высокий забор, протянувшийся вдоль дороги, скрывал все, кроме трех высоких, крытых блестящей металлочерепицей крыш и ажурной сетки антенн. Даже сквозь глухую ограду чувствовался достаток и крепость хозяйства. Таких зажиточных хуторов Басанов не помнил. Раньше слово «хутор» у него ассоциировалось с развалившимся домом, редким перекошенным забором да парой отощавших коров, а здесь словно в другой мир попал.