Геликтиты были бронёй и ложем Кощея. Присев напротив, Ира вновь увидела его: не глазами увидела, а как-то иначе, сердцем, что ли. Она вообразила рыцаря в доспехах, сокрытого иглами из кальция. Он сидит, привалившись к камню, он слушает…
Ира рассказала. Про пропавшие вещи, про подельников Игоря, и что вчера Игорь подрался с Толиком. Слёзы текли по её щекам, стягивали кожу, будто влага затвердевала, а лицо обрастало минералами.
Ира произнесла в тишине пещеры:
— Братик мне не семья больше. Забери его, Кощеюшка, а нам дай спокойствие.
И, повинуясь порыву, выпростала руку, надавила на иглы; они, хоть и выглядели хрупкими, не сломались, а наоборот, пронзили ладонь в трёх местах и обагрились кровью. Привыкшая к боли, Ира вздохнула.
А в мешанине палочек зажглись зелёные кошачьи глаза. Грозный голос прозвучал в голове отшатнувшейся Иры:
— Я сделаю. Смажь кровью дверной косяк, я приду ночью. Пусть все спят. Я заберу твоего брата.
Голос затих, зелёные огоньки угасли. Ира, задыхаясь, покинула пещеру. Шагая по озарённому солнцем городу, она кусала губы. Бабушка не обманывала — Ира всегда это знала. Но к тому ли духу Ира обратилась — из множества прочих, соседствующих с людьми?
Отступать было поздно. Ира испекла хлеб, сварила гуляш, выставила на стол наливку. Игорь и Толик выпили, не чокнувшись друг с другом, поели молча и вырубились вскоре, убаюканные снотворным. Ира к рюмке не притронулась.
Она дрожала под одеялом, напрягая слух, рядом посапывал любимый муж, а на улице надрывались лаем собаки. И то, что притворялось пучком геликтитов, прошло сквозь дверное полотно.
Его звали бескуд. Столетия назад он был человеком, человеком дурным, жестоким, он погиб от вражеской стрелы, и был погребён в скале. Насыщенные солевым раствором капли стучали по его черепу и омывали кости; бескуд укутался в кокон из кальцита и аргонита. И все эти века он жил необъяснимой и страшной жизнью.
Игорь не проснулся, лишь выгнулся его позвоночник, выгнулся и опал. Бескуд оторвался от побелевших губ уже мёртвого человека. Пригибаясь, двинулся по коридору в комнату хозяев.
Ира увидела в лунном свете гостя, не сказать, что незваного. Он был высок и напоминал пугало, слепленное из палок. На шейном шесте раскачивался череп рептилии, крокодилий череп, увенчанный геликтитовой короной. Бескуд потянулся к детской кроватке с мирно спящей Маришкой.
— Чую кровь твою, — проворковал он.
Ира взвилась, ринулась наперерез, позабыв о страхе. Пала ниц перед тем, кого считала Кощеем.
— Прошу, Кощеюшка, не забирай её. Меня возьми.
От пугала несло запахом горя, запахом ацетона. Зелёные глаза вперились в женщину из глазниц безобразного черепа. Бескуд помедлил.
— Ты горькая, что полынь, — изрёк он. — Отдай мне другие души, вот столько: — Он показал ладонь с растопыренными пальцами: шестью геликтитами.
— Шестерых? — прошептала Ира.
— Шестьдесят, — бескуд нашёл в голове женщины нужное число. — Смажь своей кровью косяки их дверей, калитки или пороги. Иначе дитя съем.
— Смажу, отец родной, — поклонилась Ира.
Бескуд бросил на Маришку алчный взгляд, взгляд, от которой в волосах матери завелись седые пряди, и ушёл. Похрапывал Толик, Маришка всхлипнула во сне, за стеной остывал Игорь.
Ира думала, что шестьдесят — это слишком много. Она открыла заметки в телефоне и набросала имена опекунов, затем имена соседей, имя отца, первого мужа, и ещё имена, и когда небо порозовело в оконном прямоугольнике, Ира насчитала семьдесят имён вместо шестидесяти.