- Ступай к пращурам, милый - послышались его слова, тронутые искренним сожалением. - Там ждут тебя тучные травы. Там ты забудешь про боль и страх.
Когда агония утихла, охотник посмотрел на небо. Солнце клонилось к закату - нужно было поторапливаться. Сумерки опасны в этих лесах, ибо с их приходом пробуждаются другие охотники. Далекий волчий вой подтвердил опасения стрелка. Что ж - сегодня не только ему пировать. Отработанными движениями он разделал часть туши, отделяя самые нежные, сочные куски и складывая их в мешок. Затем, особым ножом снял шкуру с морды зверя, аккуратно скатал, словно свиток папируса, и поместил в отдельный карман мешка. Все, что осталось от туши - подарок ночным обитателям леса. Пусть не сердятся на человека за то, что похитил их добычу.
Закончив дело, охотник углубился в чащу и, стараясь не шуметь, двинулся по звериной тропе. Шел долго. Вскоре повеяло прохладой и лес расступился, расстелив перед взором широкую пойму, густо поросшую травой. Река, словно половецкий клинок, обагренный кровью заката, слегка изгибалась в ножнах крутых берегов. Заросли камыша и рогоза, поддавшись очарованию сгущавшихся сумерек и пению сверчков, замерли, прислушиваясь. Охотник втянул ноздрями влажный воздух, чуть приправленный еловым дымом и ароматом луговых трав.
Там, где яр был особенно крут, горел костер, бросая отсветы на сидящего подле человека. Казалось, он спит, склонив голову на грудь, но охотник знал - его приближение не осталось незамеченным. Еще он знал, что по обе стороны от неподвижной фигуры, на расстоянии вытянутой руки, лежат в траве обнаженные клинки, готовые в любое мгновение сверкнуть в тающих лучах заходящего солнца, даруя непрошенному гостю неминуемую смерть. Но, это, если удастся приблизиться, что весьма маловероятно, ибо уже за сотню сажень почудится недругу, что окутывает его туман, плотный, как ночь - холодный, полный опасностей, пророчащий бесконечный путь в одиночестве. Померкнут звезды и всякий свет, исчезнут звуки, зябью наскрозь пронзит тело, и забудет человек, зачем пришел сюда, затрепещет в ужасе перед необъятной силой, падет на колени и вспомянет о боге, вспомянет крепко, всем существом своим.
- Лес на этой земле к нам благосклонен! - молвил Тарх, бережно опуская в траву мешок с олениной. Почесал рыжую шевелюру и добавил мечтательно. - Эх, окупнуться бы сейчас!
Прищурился, кося на Кощея - тот продолжал сидеть неподвижно, задумчиво глядя на огонь.
- Э-э-х! - вдруг вырвалось из луженой глотки колдуна.
Он ловко распоясался, сбросил рубаху и порты, и тут же, в чем мать родила, начал стремительный разбег к манящим чистотой и прохладой речным водам. - Э-э-х, пошла, родимая!
После этих слов мелькнул над крутояром голый зад, а за ним мозолистые пятки Тарха, и тут же плюхнуло под берегом так, словно гигантская белуга ударила хвостом по рябой коже реки.
Когда вода смыла пот и грязь с тела, колдун, отфыркиваясь и что-то довольно бормоча, выбрался на берег. Ох, какое блаженство! Как прохладна и чиста таинственная ночная глубина, как много силы в ее непрерывном и необъяснимом течении!
Костер тем временем почти погас. Возле никого не было, но Тарх не удивился исчезновению Кощея. Вместе с ним на месте привала не оказалось и куска оленьей кожи, добытой во время охоты, и дорожной сумы - с нею Маска не расставалась никогда.
Насвистывая веселую мелодию, колдун быстро облачился в одежды, попутно отмахиваясь от жужжащего ночного гнуса. Шустро развязал мешок, достал оленину, нарезал крупными кусками и плотно насадил на заостренную ветку. Подул на угли, похожие на рубины в переливах заката. Давненько он не испытывал такого голода. Что может быть приятней шипения жира, капающего в огонь? А запах жаренного мяса! Он сводил Тарха с ума и заставлял урчать его голодное пузо - даже самое сильное колдовство было не в силах этому противостоять.
Наевшись до отвала, Тарх довольно рыгнул, вытер руки пучком травы, накрыл долю Кощея тряпицей, подвинув поближе к костру и подальше от полевых мышей. Он мог наложить на пищу заклятие, и тогда никакое животное не учуяло бы её запах. Но Кощей не любил прикасаться к чужой магии и Тарх не стал рисковать. Вместо заклинаний, он подбросил веток в огонь, и довольно улыбнулся, когда тот благодарно затрещал, разрастаясь оранжевыми побегами; вздохнул, улегся на остывающую землю, завернувшись в медвежью шкуру. Долго лежал на боку, глядя на дрожащий вокруг костра воздух и вспоминая о былой жизни, к которой уже никогда не будет возврата. Где-то высоко, казалось, в самой гуще звезд, пролетел косяк журавлей. От их тоскливого курлыканья ненадолго затрепетала, замаялась ночь, а с нею и сердце Тарха. Сон пришел как избавление - бесшумно и незаметно. Через несколько минут до реки донесся храп колдуна.