Младший, в отличие от братьев - Федора и Емельяна, чурался своего положения и возни за власть. Ему более нравилось одиночество, богомолье в отдаленной келье, походившей на темный бревенчатый чулан. Монах, что жил здесь, давно помер и покосившийся крест его возвышался неподалеку. Иван подолгу простаивал в келье на коленях, при мерцающей свече, роняющей отблески на стоявшую в углу греческую икону, лик который казался суровым и одновременно печальным. Тени мурашами ползали по трещинкам оклада, и как будто противопоставляли себя свету беззвучным напоминанием - тьма всегда рядом.
Иногда Иван уходил за город, туда, где петляла среди полей река, и сидя на крутом, поросшем травою берегу, долго и тоскливо смотрел на уходящее за горизонт солнце. Жизнь проходила, а зачем, в чем ее смысл и каково предназначение - Ивану до сих пор было неведомо. Над головою гудели майские жуки, в березовой роще заливался соловей, и в этой безмятежности русской природы, в ее покое, растворялось чувство времени. Лишь прохлада ночи, незаметно заползавшая под складки рубахи, охватывала внезапною дрожью и заставляла Ивана очнуться. Иной раз, уже на рассвете...
Мало того, что жена его, Наталья, оказалась красавицей, так уже через год родила Ивану первенца - сына. Старшие братья, едва узнав об этом, чуть не поперхнулись. Их жены, более похожие на осенний сухостой, уже который год никак не могли зачать, а тут - на тебе. Да и приданного за них совсем мало было получено - куда меньше, чем за иванову Наталью.
- Вот ведь - везет дуракам, - недобро сощурив глаз, молвил Федор, едва заслышав новость о рождении племянника.
- И не говори, - отозвался Емельян, пожевал губами и сплюнул в дворовую пыль. - Словно сглазил нас кто, брат. Ты глянь, какая баба у него: брови словно угольком обведены, румянец на щеках, а тело - словно каравай из печи: горячее, пышное - так бы и отхватил кусок...
- Эх, - Федор горестно прицокнул языком, - не трави душу. Нет справедливости в этом мире.
- Нету, - качая головою, согласился Емельян, и пнул ногой пробегавшего по двору поросенка, отчего тот обиженно взвизгнул и рванул обратно.
Тут еще князь-отец подсуропил. Объявил на пиру, во всеуслышанье, что желает испытать сыновьих жен, и та, что сошьет самую красивую рубаху, получит от него особый подарок - отрез шелковой ткани, привезенной заморскими купцами из далекой Индии, а в придачу к ней узорные золотые обручи по одному на кажнюю руку.
Иван видел, как Наталья, отозвав служанок, денно и нощно самолично сидела у ткацкого станка, водила за уток рукою, за которым послушно тянулась крашеная нить. Старался не мешать - целовал нежно в лебяжью шею, уходил в опочивальню и засыпал один на прохладных шелковых простынях.
Вскоре рубаха оказалась готова. Такой красоты давно никто не видывал, а кто-то и вовсе - никогда! А уж старый князь в каком оказался восторге! Наталья в тот солнечный летний день оказалась в центре общего внимания. Несмотря на гадкое шушуканье, пришлось завистникам выказать ей публичное почтение, и от сего унижения еще больше обозлиться на Иваново счастье.
Никто и подумать не мог, что семейная жизнь княжича окажется столь удачной. Наталья стала ему не только женою, но и ценным советником. Как-то раз после вечерней молитвы, спросил будто нечаянно:
- Не стыдишься ли меня? Ведь многие потешаются надо мною.
- Кто это - многие? - спросила она, глядя искоса и улыбаясь.
- Братья... бояре...
- Мне их мнение не важно, князь мой милый. И так уж много бояр этих? Остальных людей куда больше, и они тебя любят.
- Верно, голуба моя, - вздохнул княжич, - но одного в толк взять не могу: чего я этим плохого сделал? Почто злое за спиной молвят?
- Скажу обидно, - тихо молвила Наталья, плотнее прикрывая дверь в опочивальню, - но ты не сердись на слова мои. Не верят они ни в рай, ни в геену, а токмо в то, что следует одним днем жить, хватать все, что в руки дается. Потому и власть у них над другими. Для них добро в человеке сродни слабости. И ты для них - словно заноза в теле.
- Что же мне делать? - задумчиво произнес Иван. - Занозы ведь выковыривают.
Она засмеялась - легко, будто летний ветерок, звенящий среди колокольчиков.
- Живи, как жил: не делай другим зла, не совершай подлости. Подлость людская - вот грех, страшнее которого не сыщешь. Ну, а коли обижают - в обиду себя не давай, стой на своем крепко. Братьев не слушай - подлецы они, худое для тебя замышляют.