Приемная была отделана деревянными панелями. На одной стене — книжные полки, на другой — застекленные стеллажи, в одном из которых стояла маленькая наряженная рождественская елочка. За столом сразу у входа сидела девушка, держа возле уха телефонную трубку. На вид ей было не больше семнадцати лет — брюнетка, с круглым личиком и очаровательной фигуркой, блестящими голубыми глазами и короткой стрижкой «каре».
— Да, — сказала она в трубку, — я понимаю.
Она перевела раздраженный взгляд на Мэтью.
— Но мы сделали заказ две недели назад, и если мы не получим пленку, то не сможем выпустить фильм. Вы согласны с этим? Ведь камеру не зарядить обещаниями, — она закатила глазки, — нет, мы не «XX век — Фокс», это верно. Что? «XX век — Фокс» — один из ваших клиентов? Вот ни за что бы не подумала. Мы всего лишь крошечная студия в захудалой Калузе, которая снимает рекламные ролики для мебельных фирм, но вы сами гарантировали поставку, мистер Пейзер, к первому числу, а сегодня уже третье и Рождество не за горами. Так когда же вы поставите свой траханый товар?
Она посмотрела на Мэтью, пожав плечиками, и продолжила разговор по телефону:
— Ах, извините, я не знала, что вы баптистский проповедник. Я привыкла иметь дело с киношниками, которые иногда сдабривают свою речь крепкими словечками, особенно когда их затрахают. Так скажите, когда же вы поставите свой траханый товар? Сообщите мне точный день и время. — Она взяла карандаш и начала записывать. — О’кей, спасибо, мистер Пейзер, и будет хорошо, если мы получим его к этому сроку.
Бросив телефонную трубку, она посмотрела на Мэтью и с ангельской улыбкой спросила:
— Итак, чем я могу вам помочь?
— У меня назначена встреча с мистером Эндрюсом, — ответил он, — меня зовут Мэтью Хоуп.
— Сейчас я позвоню ему, — сказала она, снимая трубку и нажимая кнопку вызова. — Майк? Здесь к тебе пришел мистер Хоуп.
Она некоторое время слушала, потом сказала:
— Хорошо, — и положила трубку, — вы можете пройти. Сразу за этой дверью направо, там будет большая комната, похожая на покойницкую. Он сидит в проекционной будке.
Зазвонил телефон. Девушка опять сняла трубку.
— Студия «Энвил». — Она махнула рукой в сторону двери в дальнем конце приемной.
Помещение, в которое зашел Мэтью, было около сорока футов в ширину и шестидесяти в длину. Он никогда раньше не был в киностудии, но это помещение ни с чем нельзя было спутать. На полках, тянущихся вдоль стены, стояли сотни жестяных коробок с кинопленкой, на каждой была наклейка с названием, указанным печатными буквами. Две большие угловатые конструкции с кнопками, тумблерами и переключателями были расположены возле застекленной кабины, в которой находилась звукозаписывающая аппаратура. На полу везде были разбросаны мотки кабеля. У стен стояли алюминиевые контейнеры. Несколько кинокамер на деревянных треногах торчали из общего развала, как цапли на болоте. В дальнем конце над всем доминировал белый экран. Мэтью преодолел несколько ступенек и, постучав в дверь будки, открыл ее.
Мужчина лет тридцати с небольшим, сидя за проекционным аппаратом, перематывал катушку с пленкой. Конец ленты вдруг выскочил из лентоприемника и, крутясь, зашлепал. Мужчина рукой остановил вращение, снял катушку с проектора, уложил ее в жестянку и только тогда повернулся к Мэтью.
— Мистер Эндрюс? — спросил адвокат.
— Да, — он поднялся, протягивая руку, — рад познакомиться.
У него было широкое скуластое лицо с чересчур массивным носом. Рыжие взъерошенные волосы напоминали парик на огородном пугале. На нем были ядовито-зеленые мятые брюки, белые теннисные туфли с красными полосками, фиолетовая рубашка в желтую полоску, узкий синий галстук на резинке и розовый в черную крапинку пиджак из синтетической ткани.
Если бы он вылез из игрушечного автомобильчика, то вполне мог сойти за клоуна, а если бы он вышел из папуасской лодки, то его можно было бы принять за иммигранта из тропических стран. Но больше всего поражали его глаза — глаза робота, запрограммированного на убийство: бледно-голубые и настолько прозрачные, что казалось, сквозь них можно разглядеть движение мысли под черепной коробкой. Рот был словно пропечатан на бесстрастном лице. Он попытался улыбнуться тонкой ниточкой губ, когда обменивался рукопожатием с Мэтью, но улыбка выглядела заученно-фальшивой.
— Это большая честь для меня — познакомиться с самым выдающимся адвокатом по уголовным делам в Калузе, — сказал он. Фраза могла быть спонтанной, но прозвучала как заранее отрепетированная. Кроме того, Мэтью не был самым выдающимся адвокатом Калузы — ни по уголовным, ни по каким другим делам.
— Я рад, что вы нашли время меня принять, — сказал Мэтью, — ведь вы очень заняты.
— Обычно я здесь с семи утра до десяти вечера, — ответил Эндрюс, тяжело вздыхая, — поверьте, это очень длинный рабочий день, но от работы еще никто не умирал. Иногда я думаю, что мы с моим партнером непроизвольно выбрали самое точное название для нашей студии. В нем как бы символизирован наш тяжкий труд — мы, словно преодолевая молотом сопротивление металла, выковываем качество, заключенное в этих рулонах пленки.
Снова легкая и фальшивая улыбка.
Мэтью не сомневался, что эта фраза произносилась не меньше тысячи раз. Достаточно нажать на пульте управления этим роботом кнопку «Тяжелая работа», и сразу же выскочит метафора с наковальней.
— Вообще-то, — сказал Эндрюс, — это название — аббревиатура из наших фамилий. Моего партнера зовут Питер Вильерс, он французского происхождения. Мы соединили первые две буквы моей фамилии и три первые буквы его, вышло — «Энвил». Нам крупно повезло, что наши фамилии — не Шин и Иткин.
И опять легкая улыбка. И опять похоже, что и эту шутку он изрекал множество раз.
— Мистер Эндрюс, — произнес Мэтью, — у меня имеется доклад шерифа, сделанный в ночь, когда была убита Пруденс Маркхэм.
— Ужасно жаль, — сказал Эндрюс, — чрезвычайно талантливый был человек, такого редко встретишь в здешней Голодрании. Тут, в Калузе, много претензий на «культурность», но даже выговорить это слово правильно никто не может. Прю была чудесным человеком. Мне ее будет не хватать.
— В ту ночь полиция беседовала с вами? — спросил Мэтью. — В деле об этом ничего не говорится.
— Меня здесь не было, — быстро ответил Эндрюс.
— Вы в тот день не работали допоздна, как обычно?
— Как обычно? А… С семи до десяти. Нет. Во время убийства я, видите ли, находился в постели с одной маленькой сучкой из Сарасоты.
Разговор его явно раздражал, хотя ответы он сопровождал все той же человекообразной улыбкой. В облике и поведении Эндрюса сквозило нечто противоречащее образу владельца крошечной студии рекламных роликов в заштатном городке. Таких манер можно было ожидать от крупного продюсера в Лос-Анджелесе, но и там их ему едва ли бы простили. Чудно было встретить такой экземпляр здесь, в Калузе. Да еще такого возраста.
— А после они не звонили вам? — спросил Мэтью. — И не просили заехать?
— Нет, не звонили. Здание было закрыто, охранная сигнализация включена. Убийца не мог спрятаться внутри. Так зачем им было вытаскивать меня из постели? Это элементарно, дорогой Ватсон. — Он снова улыбнулся.
— Вы когда-нибудь прежде работали с миссис Маркхэм? — спросил Мэтью. — Вы сказали, что она была чрезвычайно талантлива…
— Это редкость для Калузы. Чрезвычайно талантлива. Это было ясно. Я тонко чувствую талант и терпеть не могу дилетантизм.
— Значит, вы работали с ней?
— Да, в нескольких фильмах. Один мы сделали, кажется, полгода назад. Сейчас я вспомню… да, где-то в июне… На пляже в Сабал-Кей, учебный фильм для школ, попытка ввести юных говнюков в игнорируемый ими прекрасный мир, окружающий их во Флориде.
Пауза.
Еще одна заученная речь.
Или он же, как компьютер, был запрограммирован на мгновенную выдачу высокопарно-пошлых фраз.