Встал? Да разве он сам встал!
«Что-то» взяло и поставило его, то самое «что-то», которое еще дома толкнуло его вынуть из шкафчика чебака, которое занесло его по пути в баню в продмаг. Но теперь, уж коли это «что-то» победило и добрую волю — «не пить ее больше, проклятую», и страх перед взбучкой, теперь Василий Петрович стоял твердо, не мучаясь больше и ни о чем не думая.
Когда вислоносый, кучерявый и плешивый продавец Мишка с черными глазками, словно натертыми салом, накачал ему две кружки пива, Василий Петрович подал ему полтинник. Полагалась сдача в две копейки, но Мишка сдачу не отдал и уже накачивал пиво следующему. Забирая с мокрого прилавка свои кружки и глядя, как оседает в них белая пена, Василий Петрович подумал о том, что на старые деньги это не две копейки, а двадцать, по Мишке сказать об этом не решился, Отойдя со своими кружками в уголок, он поставил их на широкий барьер по-летнему пустующего гардероба. Без суеты, деловито, Василий Петрович разложил на газете вяленого чебачка, хлеб, поставил пиво. С любовью очистил рыбинку, чебачок оказался жирным, спинка его светилась, правда, был он чуточку излишне солоноват, но это если есть его просто так, без пива, а под пиво он был что надо! Очистив рыбинку, Василий Петрович вытянул из нагрудного внутреннего кармана пиджака «маленькую» и ласково дал ей под зад. Не торопясь отпил половину пива из первой кружки, потом вылил туда четвертинку, а тару благодарно отдал уборщице, что тенью скользила между пьющими. Ерш получился отменный, щеки у Василия Петровича разгорелись!
— Год не пей! Два не пей! А уж после бани! — лукаво и счастливо подмигнул Василий Петрович толстому взъерошенному дядьке, прихлебывающему пиво.
— После бани положено, — степенно подтвердил тот, вытирая белым выутюженным платком короткую пунцовую шею, — после бани и нищий пьет!
На улицу Василий Петрович вышел в самом хорошем расположении духа. Светлые сиреневые сумерки уже размыли жесткие очертания типовых домов. Короткая широкая улица была пустынна, лишь впереди, на углу, сгрудились возле дерева мальчишки — свист, улюлюканье и хриплый собачий лай разносились оттуда далеко по поселку. Издали Василию Петровичу не было понятно, в чем там дело, и он прибавил шагу. Подойдя ближе, Василий Петрович увидел, что большая пятнистая дворняга лает и мечется, поскуливая под деревом, а десяток уличных мальчишек трясет дерево, свистит, орет и кидает вверх мелкими камешками… а там, на дереве, сидит кошка.
«А че, большой кобель, разорвет он ее, — обстоятельно все оглядев, оценил Василий Петрович, — в один момент разорвет!» Еще постояв немного и посмотрев, как затравленно держится за ветку маленькая серая кошка, как она, беззащитная, грозно фыркает и раздувает шерсть дыбом, Василий Петрович свернул за угол в свой переулок.
— Дяденька! — схватила его за руку худенькая белокурая девочка. — Дяденька! Разгони их, дяденька! Это хорошая кошка, Мурка, я ее знаю!
— Знаешь? — озадаченно спросил Василий Петрович, глядя на узкие, выступающие из сарафана плечики и тонкие длинные руки.
— Знаю, дяденька, я ее давно знаю.
— Не плачь, не плачь! Если знаешь, то чего ж, то конечно, давно бы сказала. — И с этими словами Василий Петрович впритруску побежал назад, к дереву. — А ну, кончай! А ну, уматывай! — тонко закричал он, набегая на мальчишек и размахивая над головой сеткой с грязным бельем.
От неожиданности мальчишки разбежались в разные стороны. Но пес был, видно, постарше их, он зарычал на Василия Петровича, ощерился и, кинувшись ему под ноги, рванул его за левую брючину и отскочил для нового захода.
— Я те укусю! Я те укусю! — бросился в контратаку Василий Петрович и хлопнул пса по морде сеткой с бельем. Раз! Еще раз! Еще! Пес дрогнул и побежал, а Василий Петрович, размахивая сеткой и приговаривая: — Я те укусю! Я те укусю! Я те дам! — преследовал его до тех пор, пока перепуганный пес не шмыгнул в первый попавшийся проход между домами.
Когда Василий Петрович вернулся к дереву, кошки уже не было, и девочки не было, и мальчишки куда-то девались. Сердце Василия Петровича стучало громко и наполненно. Он почувствовал вдруг в себе столько силы и мужества, что ему стало жаль, что все так легко обошлось и так быстро кончилось. Василий Петрович потрогал шершавый ствол акации, на котором недавно сидела кошка, поглядел вверх на ветки, среди которых скользил молодой сверкающий месяц, вздохнул глубоко, расправил плечи и во второй раз свернул в свой родной переулок. Шагая по родному переулку, известному до каждой выщербины, до каждой травинки, проколовшей асфальт тротуара, он ощущал себя большим и статным. Какие-то давным-давно забытые чувства так распирали его грудь, что он даже протрезвел. Ему почему-то вдруг вспомнилось, как ловок он был, когда служил в действительной армии.