Наверху, в Небесном Царстве тоже были свои тайны. Архистратиг Габриэль, как говорили, выращивал розы, а архангел Михаил в редкие минуты своего отдыха, когда-то занимался лепкой из глины.
Словом, ничего удивительного в том, что один из демонов высшего ранга – Вельзевул – завёл себе Кошку. Поначалу эту идею восприняли прохладно, а Астарот и вовсе предложил:
–Давай я кошкой обращусь? Что там они делают?
–В тапки гадят! – подсказал Мефистофель. – Не то, что мои…
–Ну вот! – Астарот не желал в очередной раз выслушивать про умнейших пуделей Мефистофеля. К тому же сам Астарот куда больше любил птиц, они напоминали ему о небе, которое, он верно знал, ему больше не дано будет увидеть.
–У меня нет тапок…– от такой наглости Вельзевул даже растерялся.
–Я тебе подарю, обращусь в кошку и нагажу в них, – не растерялся Астарот. – Займись лучше…
–Я не хочу просто кошку, – объяснил Вельзевул с раздражением, – я хочу Кошку. Которая будет умная, с характером, которую можно погладить.
–Можешь погладить моих пуделей, – предложил Мефистофель, у него ещё был запал энтузиазма, он верил, что вскоре все оценят его пуделей.
–Или меня, – вздохнул Астарот и тотчас, прямо на месте этого почти дружеского, хотя известно, что среди демонов нет друзей, обратился в пушистый мягкий чёрный коврик.
Вельзевул отказался, а вскоре из глубин преисподней, доконав Азазеля, притащил белую Кошку. Была ли та Кошка оборотнем, навеки заточенным в кошачьем тельце, или просто чьим-то наказанием за грехи – Вельзевул не распространялся. Может, не знал и он. Но Кошка у него теперь была, и он осторожно принёс её в свои покои.
Где вскоре выяснил, что тапок у него может не быть, но зато есть прекрасный флорентийский витраж от тринадцатого века, который весьма задорно может разбиться от взмаха грациозной кошачьей лапки. ..то есть был. Витраж ему восстанавливать отказались, Астарот даже пошутил:
–В иной раз думай лучше.
Но Вельзевул было не жаль витраж. Даже то, что это был единственный витраж с его собственным портретом не было горечью, по сравнению с тем, что теперь его ждало дома живое существо. И пусть это существо всем своим видом делало вид, что не ждало его, и души грешников сегодня должны быть не в белой миске, а в чёрной, а следовательно, есть она сегодня не будет – Вельзевул чувствовал, что Кошка признаёт его понемногу.
Семнадцать царапин на руке, восемь укусов, один, почти выбитый белой лапкой глаз, три разбитый венецианских вазы, четыре изорванных плаща, и вдобавок – шерсть, ставшая специей ко всему подряд в доме – но странное, странное счастье Вельзевула! Ведь этот огромный белый комок шерсти иногда приходил к нему и падал на колени, растекался, не заботясь о том, что Вельзевулу нужно было торопиться. Почему-то Кошка умела выбирать именно такой, очень неудачный момент.
Вельзевул её спихивал, Кошка обижалась и демонстративно воротила от него морду ближайшие два дня…
***
–Ну что? – спросил человек у Кошки. – Замёрзла?
Кошка лениво открыла глаз. Взглянула на человека. Она была рада, на самом деле. Вельзевул отыскал её в мире людей, и пришёл за нею, чтобы увести обратно в уют и тепло. Вопрос был не еды, вопрос был безветрия и чего-то тёплого, что зарождалось, а может быть просто оживало под белой шёрсткой в области сердца и пульсировало снова. Будто бы так могло быть всегда.
Но в этот раз он был перед нею виноват. Кошка хотела, чтобы он почувствовал свою вину перед нею, и потому поспешно закрыла глаз. Человек едва заметно улыбнулся – он так хорошо знал свою Кошку!
***
В последние две недели Вельзевул был занят. То есть, ещё больше, чем то знала Кошка. Он был на нервах – близился конец года, а значит – общий отчёт по работе Преисподней, опять же – составление плана на следующий отчётный период, замечания, проверки… словом, не до всего!
Первый день Кошка понимала. Она уже привыкла к Вельзевулу и мирно продремала на костяной софе весь вечер, не тревожа его. на второй – обиделась. Она не для того здесь белая и пушистая живёт, чтобы всякие Вельзевулы её игнорировали! В конце концов, она не просила тащить её из преисподней! Взял – развлекай теперь!
Куда-то делись её понимание, может быть стали обидой, а может быть просто ушли с ночной прохладой…
На пятый она поняла. Что никто её обиды не замечает! И даже то, что она за три дня не притронулась к своей мисочке с кусочками душ грешников никого здесь, похоже, не тревожит! Это в Кошке породило уже не обиду, это породило настоящую ярость. Она здесь сидит, белая, пушистая, голодная, никому не нужная, брошенная…