Ее место занимала идеально пристроенная голова Мередит Мэрфи. Хотя по сравнению с туловищем животного она выглядела непропорционально, вся эта безумная операция была проделана безупречно. Более гротескное зрелище трудно себе представить. Мне сразу вспомнились уродливые детские игрушки с приставными заменяющимися головами зверей и птиц. Открытые глаза Мередит Мэрфи уставились прямо на меня.
Я встречался с ней всего один раз четыре года назад. Теперь меня мучила мысль: что же Мисси сделала такого, чтобы настолько взбесить Сонеджи? Во время наших бесед он редко касался темы своей семьи. Кроме презрительных кличек, которыми Гэри награждал жену, более ничего не припоминалось: «Жалкое ничтожество», «Безголовая домохозяйка», «Белобрысая корова»…
– Что же творится в голове у этого больного сукиного сына? Ты хоть что-нибудь понимаешь? – сквозь прижатый ко рту платок, голос Сэмпсона прозвучал глухо.
Мне казалось, что я представлял себе приступы психопатической ярости Сонеджи, так как сам был свидетелем нескольких подобных припадков. Но то, что происходило с ним в последние дни, не укладывалось ни в какие рамки. Уж слишком возросли частота, патологическая уродливость и извращенность его действий.
У меня возникло мрачное предчувствие, что Сонеджи перестал контролировать свою ярость. Она не угасала даже после очередного убийства. Никакое преступление теперь не приносило ему прежнего удовлетворения.
– О Господи! – я резко выпрямился. – Джон, а что с девочкой?! Его дочь, Рони. Что он сделал с ней?
Мы обшарили поросший кустами и деревьями участок, включая даже рощицу чахлых вечнозеленых растений. Однако нам ничего не удалось обнаружить: ни Рони, ни других тел или их частей, короче, вообще никаких новых страшных сюрпризов.
После этого мы продолжили поиски в гараже, заглянули под заднее крыльцо и тщательно проверили все три мусорных контейнера. Ничего. Где же Рони Мэрфи? Неужели он взял ее с собой? Мог ли Сонеджи похитить собственную дочь?
Мы с Сэмпсоном вернулись к дому. Разбив окно на кухне, я забрался внутрь, опасаясь самого худшего – увидеть еще один труп.
– Не торопись. Помедленней, – нашептывал сзади Сэмпсон. Он знал, каким я становлюсь, если речь заходит о детях. Заодно Джон, как и я, тоже не мог отделаться от мысли о расставленной нам ловушке. Уж для этого-то трудно было найти более подходящего места.
– Рони, – негромко позвал я. – Рони, ты здесь? Ты меня слышишь?
Я хорошо помнил ее лицо со времени своего последнего визита, и если понадобилось бы, смог бы его нарисовать.
Гэри когда-то говорил мне, что Рони – это единственное светлое пятнышко в его жизни. Единственное, что имеет для него значение в этом мире. Тогда я ему поверил. Возможно, я подспудно переносил свое отношение к детям и на него. Или же я был одурачен Сонеджи, потому что очень уж хотел поверить в то, что у него остались хоть какие-то добрые чувства.
– Рони! Это полиция. Ты можешь выходить, милая. Рони Мэрфи, ты здесь?
– Рони! – громким голосом подхватил Сэмпсон. Мы обыскали весь первый этаж, заглядывая в каждую комнату, в каждый шкаф, без конца повторяя имя девочки. Я начал молиться, вернее, произносить то, что вполне сошло бы за молитву. Гэри – только не свою собственную девочку. Не надо убивать ее, чтобы лишний раз что-то доказать нам. Мы и так знаем, какой ты, плохой и злой. Мы разобрались в твоем послании. Мы уже поняли тебя.
Прыгая через две ступеньки, я взлетел на второй этаж. Джон тенью следовал за мной. Хотя его лицо редко выражает испытываемые им эмоции, сейчас он переживал не меньше моего.
Это слышалось и в его голосе, и в его поверхностном прерывистом дыхании:
– Рони! Ты здесь, наверху? Ты прячешься? Кто-то до нас уже посетил спальню, перевернув и переломав в ней все, что только возможно.
– Ты помнишь ее? – спросил я Джона, когда обыск второго этажа был закончен.
– Прекрасно помню, – почти прошептал он. – Милая маленькая девочка.
– О нет, не-е-ет!
Опрометью я рванулся на первый этаж, пролетел кухню и распахнул потайную дверь, располагавшуюся в проеме между холодильником и кухонной плитой.
Мы вдвоем скатились в подвал, где находился еще и погреб, о котором знал только сам Сонеджи.
Я уже не мог справляться с бешеным биением своего сердца. Мне не хотелось находиться здесь, чтобы наткнуться на плоды «творчества» безумца Сонеджи.
Подвал его дома.
Символичное место – памятник всем детским кошмарам Гэри.
Подвал.
Кровь.
Поезда.
Погреб в доме Мэрфи был маленьким и аккуратным. Я огляделся. Детская железная дорога исчезла! Когда мы впервые попали сюда, эта роскошная и очень дорогая игрушка находилась здесь.
Никаких следов девочки мы не обнаружили, да и вообще казалось, что здесь давно никого не было. Мы открывали ящики верстаков, проверили стиральную машину и сушилку.
Рядом с баком водонагревателя и ванной для белья находилась маленькая дверца. Но ни в ванной, ни на куче грязного белья не обнаружилось ни капельки крови. Может быть, эта маленькая дверца ведет наружу, и девочка убежала, услышав, как отец зашел в дом?
Это шкаф! Я резко рванул ручку на себя. Скрученная веревками и с кляпом из тряпки во рту, Рони Мэрфи, живая, находилась там. Ее огромные голубые глаза переполнял страх.
Он не тронул ее. Сонеджи убил ее детство, как когда-то было убито его собственное. Несколько лет назад он проделал то же самое с девочкой по имени Мэгги Роуз.
– Милая моя, – шептал я, развязывая Рони и вынимая изо рта кляп. – Теперь все будет хорошо. Все хорошо, Рони. Теперь с тобой все в порядке.
Я не стал говорить ей то, что произнес про себя:
«Твой папуля достаточно любил тебя для того, чтобы не убить. Зато теперь он будет убивать всех подряд».
– Все хорошо, деточка, все хорошо, – лгал я бедняжке. – Теперь все хорошо. Разумеется, так оно и есть.
Глава 36
Когда-то, давным-давно, Бабуля Нана научила меня играть на рояле.