Холод начался в Коврове.
А пока Столыпин шёл – было тепло. По моим подсчётам ехать нам было недолго, я поел кашу, попил чая и уснул. А когда проснулся – вагон стоял.
Ванька спал. Через небольшую щёлку открытого окна был виден город. Что это за город, думал я, едем долго, а до Владимира 200 километров, может это Юрьевец?
Потом смотрю – машина. Хлебный Газик. А номера на Газике 37. Ёбаный карась! Ивановская область! Вот чёрт, а…
Куда меня везут, ебёна мать? Спрашиваю у Ментов: – мы где?
– В Иваново, – говорят менты.
– Так мне же во Владимир, – говорю я.
– В Коврове выведут тебя, – не ссы, – говорят менты.
– А, – говорю я, а то я испугался, что меня забыли, – говорю я.
– Не забудем, – говорят менты.
Долбанный Столыпин. Долбанный УФСИН! Вместо того, чтобы ехать по-человечьи, через Петушки – этот сарай прётся через Киржач, Кольчугино, Иваново, дальше Новки и Ковров. Так Ковров-то дальше Владимира от Москвы! Что, меня обратно повезут? Вот опять гонки, опять мучения мои.
Хорошо хоть долго не стояли, быстро добрались до назначения и на платформе Ковров-2 Столыпин встал. Мусора стали нас выводить, выкрикивая фамилии. Я был последний.
Я во всех списках был всегда последний, это началось ещё в школе, со всех этих школьных бортжурналов. Первого сентября 1986-го года.
У меня на ранце (ранец рыжий) был нарисован кот. С карандашами. Типа кот умный и он в школу пошёл за это. В первый класс.
И теперь, в этом сручем Коврове я последний.
Я выпрыгнул из Столыпина и увидел перед собой снег. Очень много снега, а ещё рельсы и высокую платформу, на которой стояли два автозака. Белый и зелёный. И уже темнело. Горели прожектора, в свете которых фигуры зеков казались совсем беспомощными. На всём пути, от вагона до платформы, стоял конвой с собаками. Всё по-настоящему, подумал я. Вот это уже всё не игрушки. Конвоиры орали, собаки лаяли, автоматы висели. Как в кино, подумал я опять. И побежал до автозака.
Меня запихали в белый. В стакан. Блядь, местные мусора дураков возят отдельно, это в Москве всем всё похуй, а здесь чётко.
В стакане дубак вообще конкретный. Если в общий собачник ещё задувает тёплый воздух из так называемой печки, – то в стакан хуй. Мороз на улице небольшой, градусов 15, а в этом цинковом гробу 14. Короче вилы.
Народ из общего собачника впрягся, спасибо им, загалдели на ментов, чтобы те хотя бы дверь мою открыли, чтобы было хоть как-то потеплей. Менты приоткрыли чуть-чуть, но это всё равно не помогло, я сказал им: не надо, закрывайте, всё нормально, мне тепло.
Ну их всех нахер, лучше я буду один. Пусть холодно, зато я курю и никого не вижу, а кроссовки я снял и намотал на ноги майки. Весь въёжился в себя, подумал о Насте и стало теплей.
Куда-то едем. Наверное уже во Владимир. От Коврова до Владимира километров 60, не больше. Но в таком холоде я охуею.
Машину трясёт, и она гремит, старая развалюха. Тормозит. Куда-то подъезжает. Ворота какие-то. Слышно собак. Что такое?
До Владимира мы никак доехать не могли, а в Коврове нет тюрьмы. Что за фигня нафиг?
Ворота, локалка! Что это за хрень? Мы куда-то заезжаем и останавливаемся.
Слышен Мусорской пиздёжь снаружи. Зона!
Вот это номер! Зона, Пакино!
Нас выводят. Опять по одному и опять я последний. Только теперь каждый, кого менты кричат должен отвечать статью, срок и режим.
Меня спросили – я ответил. Дурдом, говорю.
Давай, – ответили менты, – вылазь.
Я вылез на освещённую прожектором площадку. Перед автозаками шеренгой стояло всё свежепривезённое шобло. Майор с усиками выкрикивал фамилии, а толстый и холёный козёл держал пачки с делами. Те, кого выкрикивал майор проходили за ворота, в зону, а остальные остались стоять в локалке, в том числе и я. Я закурил. Менты погрозили пальцем.
Мой скорбный путь. Мой Дао. Мой автозак. Теперь зелёный. И холодный. И опять по-новой всё, опять майки на ноги, опять въёжиться, закурить и подумать о Насте. И должно же стать теплей!
Ёбаный мудак, который это всё придумал, будь ты проклят во веки веков и все твои хвосты пусть будут прокляты отныне и вовеки веков. Аминь.
Какой красивый был снег, когда я стоял перед этой зоной! Снег пушистый и большие снежинки летели, лёгкие и свободные, в мороз редко бывают такие крупные снежинки, так красиво! Если выбросить из картины всё, кроме снежинок – будет очень хорошо, пустота на фоне снежинок.