«Вывез-то я его запросто, – заверил Гоцвеген. – А наши таможенники, знаю я их, непременно привяжутся, начнут требовать справок, прививок, выкачают из меня кучу денег и задержат вылет еще на месяц».
Едва только представив себе такую возможность, Бугго энергично замотала головой.
– Нет уж, лично я не намерена торчать здесь ни часу лишнего! Грузимся и летим.
Гоцвеген хлопнул ладонями по столу.
– Договорились. Мои лакеи приступят к погрузке нынче же вечером. Вы готовьте корабль. Сумеете закупить топливо таким образом, чтобы не вся Лагиди об этом знала?
Бугго еле заметно раздвинула уголки рта.
– Я так и думал, – удовлетворенно молвил Гоцвеген, вручая ей пакет с деньгами.
Антиквар, воодушевленный, поскакал в город – разговаривать с нужными, неболтливыми людьми. Малек оглаживал двигатель, словно желая убедиться в том, что приручил его в достаточной мере, и он не начнет брыкаться посреди представления, позоря дрессировщика на глазах у почтеннейшей публики.
Бугго у себя в каюте вела неприятный, какой-то колючий разговор с Хугебуркой.
– Что вас не устраивает? – Бугго раздражалась все больше и больше. – Знаете, господин Хугебурка, вы непрерывно меня изумляете! Вы ведь хотели получить контракт?
– Да, – сказал он.
– Ну вот, я и достала контракт. Чем вы теперь недовольны?
Он посмотрел прямо ей в лицо.
– Ответьте на один вопрос, госпожа капитан. Вы доверяете этому Гоцвегену?
Бугго моргнула длинными белыми ресницами.
– В каком смысле – доверяю? Почему я вообще должна ему доверять или не доверять? Некий человек покупает виллу на Хедео. Он богач. Хочет перебраться туда поскорее. Может быть, уносит ноги от любовницы. Какая нам разница? Никаких других контрактов мы здесь не получим, а Гоцвеген платит щедро и быстро.
Она взяла со стола стакан и сердито допила арак, который там еще оставался.
Хугебурка сказал:
– Кожей чувствую: прячется во всем этом везении какая-то потаенная мерзость.
– У вас есть оружие? – спросила Бугго и, не дожидаясь ответа, выложила на стол десять экю. – Купите. Вечером будьте готовы. Вылет сразу после полуночи. И больше не пьем.
Они сбросили бутылку в мусоросборник и разошлись – каждый по своим делам.
Лакеи господина Гоцвегена, расторопные, хорошо кормленные, внесли на борт полтора десятка контейнеров и разместили их в трюмах. Трюмы запечатали. После ремонта переборки закрывались герметично, любо-дорого посмотреть. Одну каюту из бывших курсантских приспособили под зверинец. Там поставили большой прозрачный ящик с ящерицами и клетку с птичками, которую сразу закрыли платком. Ящерки скрывались среди комка зеленых веток, смятых и затолканных в ящик, но то и дело можно было разглядеть мелькание синих спинок с желтыми точечками.
Никто из личных слуг Ката Гоцвегена не летел с ним на Хедео. Закончив работу, они раскланялись и под мрачным взглядом Хугебурки удалились.
За несколько минут до предполагаемого времени отлета появился сам Кат Гоцвеген. Он прибыл на слайдборде, который предполагалось бросить в порту. Бугго торжествовала: внушительный вид лагидьянского аристократа произвел впечатление даже на Хугебурку.
Кат Гоцвеген в облегающем блестящем черном комбинезоне, высоких серых сапогах, с тонкими длинными серебряными цепочками, свисающими с плеч и падающими на спину, по восемь с каждой стороны, поднялся по трапу и с улыбкой на блестящем светлом лице приветствовал капитана и старшего офицера. На короткой цепи он вел свое домашнее животное, такое же ухоженное и благополучное, как он сам.
Зверь был крупный, с длинными лапами и почти бесшерстный. Видимо, теплолюбивый, потому что хозяин заботливо облачил его в плотную попону с толстой подкладкой на синтепоне. По спине, вдоль хребта зверя, шла застежка, отделанная блестящими заклепками. Такие же украшали и широкий мягкий ошейник. Там, где можно было разглядеть, шкура зверя оказалась складчатой, шелушащейся, как бы в чешуйках желтовато-серого цвета. Мягкие круглые большие уши забавно болтались, когда зверь встряхивал головой.
– Славный, – улыбнулась Бугго. В семье Анео традиционно любят животных, ведь мы происходим от оленя. – Как его зовут?
– Доккэ, – ответил Гоцвеген, чуть натягивая цепь.
Заслышав свое имя, зверь повернулся и вопросительно глянул хозяину в глаза. И, предупреждая следующий вопрос Бугго, уже готовой потрепать эти мягкие уши, Кат Гоцвеген быстро добавил:
– Он не агрессивен, но все же трогать его не стоит.
– Договорились.
– Полагаю, он не будет разгуливать по всему кораблю? – подал голос Хугебурка.
Вместо ответа Кат Гоцвеген приложил руку к груди.
Спустя почти полгода после аварии «Ласточка» покинула Лагиди.
Корабль прошел сквозь орбитальную автотаможню через час после полуночи. Сканеры не выявили ни оружия сверх дозволенной нормы, ни наркотиков, ни запрещенного к вывозу с Лагиди лития. Бугго была свободна.
Свободна! Свободна! От избытка чувств она обхватила Хугебурку обеими руками, поперек туловища, подивившись его деревянности, и чмокнула в плохо выбритую щеку.
– Как вы мне надоели, Бугго Анео, – сказал он. – Ужас.
Она не поверила, хотя он говорил правду. Хугебурка отправился спать, бросив Бугго в рубке наедине с ее наслаждением.
Не спалось в ту ночь и Гоцвегену. Вскоре после ухода Хугебурки он поскребся к Бугго.
– Дозвольте, госпожа капитан.
Она обернулась на голос, и он подивился сиянию ее глаз. От лица капитана словно бы исходил свет.
– Я приготовил вам кофе с чогой и молоком лагидьянских овчих, как варят только у нас дома, – сказал аристократ. – Знаете, это фамильный рецепт.
– О! – выговорила Бугго и тихо вздохнула.
Гоцвеген устроился в чуть качающемся кресле, напротив нее, сидящей на топчанчике. На тщательно умащенном, блестящем и ароматном лице лагидьянца играла улыбка, быстро превращаясь из вежливой, отрепетированной, в совершенно искреннюю. Две чашечки курились паром на подносике, который он держал в руке.
Взяв себе по чашечке, некоторое время они безмолвно любовались звездами. Потом Гоцвеген заговорил:
– Как я уже имел удовольствие вам признаваться, я пристально наблюдал за вашей карьерой на Лагиди, госпожа капитан.
Бугго чуть сморщила нос и промолчала.
– Да, поначалу я даже не поверил, что женщина может быть такой решительной, – продолжал Гоцвеген.
– Если женщина может быть капитаном, то почему бы ей не быть решительной, – возразила Бугго.
– Знаете, я ведь втайне – мужской шовинист, – очаровательно сознался Гоцвеген.
– Зато нас с вами роднит любовь к животным, – сказала Бугго.
С первого дня полета повелось так, что Кат Гоцвеген обедал вместе с капитаном и Хугебуркой за офицерским столом, а остальное время проводил у себя в каюте. Вечерами он иной раз появлялся снова и играл с Хугебуркой в карты – по очень маленькой.
Присутствие на борту аристократа, веселого, любезного, изящного, внесло в будни «Ласточки» праздник. Что-то такое – с фейерверками и переодеваниями. И Бугго чуть переменилась – как будто немного сместилось для нее время, и она снова в родительском доме, старинном, полном закоулков, секретиков, надушенных или кровавых (водились, конечно, и такие), в доме, где в любом углу найдутся выпивка, фрукты, смешной зверек, готовый поиграть, папироска, говорливый подвыпивший бывший фронтовик, почтовая бумага – словом, все необходимое для интересной жизни.
Все это незримо, таинственным образом, переместилось на «Ласточку» и подмаргивало из рубки, оно ворочалось в трюмах и вздыхало в пустых каютах. А Бугго порхала и щебетала, жизнерадостная, как никогда в жизни.