— Где астероиды? — воскликнул Фаллада удивленно.
— На нашем языке ее название — Йеллднис, голубая планета. Когда мы перед тем в последний раз навещали Солнечную систему, Йеллднис была средоточием великой древней цивилизации подобных нам существ — разумных моллюсков. А Марс населяла раса великанов-гуманоидов, тогда уже развивавших строительство городов. Теперь же Марс оказался безводной пустыней, а Йеллдиис раскололась на тысячи осколков. Вместе с тем ваша Земля, с ее недостаточно развитой средиземноморской цивилизацией, была нетронута. Почему так? Разве, может статься, преступники усматривали в ней своего рода временное пристанище? Вот тогда у нас появилось подозрение, что преступления совершают Канувшие — так мы нарекли ученых, исчезнувших на обратном пути к нашей галактике пятьдесят тысяч лет назад. Вначале в это не особенно верилось, поскольку Ниотх-Коргхай, как и люди, смертны. Но когда мы прибыли на Землю и изучили ее наследственную память, все сомнения развеялись. Преступления совершали существа, подобные нам — собратья по расе Ниотх, у которых пристрастие к покровительству более слабым расам переродилась в злокачественную тягу умерщвлять…
От клубящихся около стены силуэтов, чувствовалось, исходит гневное презрение. Вершитель же продолжал ровным голосом: «Ваша мифология о злых духах и демонах полна атавистической памяти об Уббо-Сатхла, космических вампирах. А поскольку они пощадили вашу планету, было ясно, что они сюда когда-нибудь непременно вернутся. Мы, разумеется, продолжали поиск по галактикам в надежде пресечь дальнейшие преступления, но одна лишь ваша галактика сама по себе вмещает свыше ста миллиардов звезд. Так что наши усилия были тщетны — до сегодняшнего дня».
Голос смолк. Карлсен снова ощутил волнами исходящие от пришельцев злобу и беспросветное отчаяние. Молчание длилось дольше обычного.
— Ну так что? — спросил голос. — Кто-нибудь по-прежнему полагает, что их следует отпустить? — Глаза вершителя обратились к Джемисону. Тот густо зарделся и прокашлялся:
— Конечно же, нет. Это было бы преступной глупостью.
— Я бы хотел задать один вопрос, — подал голос Фаллада. Говорил он нервно, изучая глазами ковер на полу. — Вы сказали, милосердие у них переродилось в некий садизм. А нельзя сделать обратное перерождение?
— Тоже мне, нашли, о чем говорить! — фыркнул Джемисон раздраженно.
— Я хочу знать, — упрямо потребовал Фаллада, — безнадежно ли порочны эти существа. — Он укоризненно посмотрел на Джемисона из-под кустистых бровей. — У большинства людей все-таки теплится искра добра.
— На этот вопрос могут ответить только они, — рассудил вершитель. — Что скажете? — обратился он к вампирам.
— Они что, могут говорить? — удивился Фаллада. — Без тела им не обойтись. Но у них здесь целых шестеро.
Карлсен внезапно ощутил тошнотворную слабость. Прошла секунда, и он понял, что вершитель вытеснился у него из тела и завис над головой. Капитан увидел, что один из клубящихся силуэтов плывет к нему, и весь напрягся, но тут в мозг влилось расслабляющее спокойствие. Карлсен расслабился, давая бесформенному сгустку слиться со своим телом. На миг накатила тошнота — словно кто-то вынудил проглотить какую-нибудь гадкую жидкость — и тут же сменилась дикарским ликованием. От грубой жизненности готовно напряглись все мышцы. Карлсен ощутил в себе вожака — того, что владел Джемисоном. Грянувший голос был сиплым от обостренного чувства.
— Я скажу, хотя и знаю, что это ничего не изменит. Справедливость ни в ком здесь не воплощена. Но хотелось бы вспомнить один простой факт. Ниотх-Коргхай, как и люди, смертны. Мы, Уббо-Сатхла, достигли, в некотором роде, бессмертия. И по-вашему, это само по себе не заслуга — открыть секрет вечной жизни? Вы скажете: мы достигли этого тем, что губили чужие жизни. Верно. Но разве и это не закон природы? Все живые существа — убийцы. Люди не чувствуют угрызений совести, убивая себе на пищу бессловесных животных. Не гнушаются они даже плотью новорожденных ягнят. А коровы и овцы едят траву, тоже наделенную жизнью. Присутствующий здесь доктор Фаллада изучал вампиризм. Он скажет вам, что таков основной принцип природы. Если так, то в чем наша вина?
— Вы отрицаете то, что убиваете для удовольствия? — спросил Фаллада.
— Нет. — Пришелец говорил спокойно и рассудительно. — Но если приходится убивать для того, чтобы выжить, то почему бы нам не находить в этом удовольствие?
Карлсена занимали не столько слова, сколько стоящая за ними сила. Она вторгалась в сознание подобно электрическому току, наводняя ищущим выхода восторгом. Люди и в самом деле порочны: эгоисты, нытики, лентяи, тупицы, плуты — раса недалеких, никчемных существ, немногим лучше кретинов. Если в природе выживает сильный, а слабый вымирает, то человек напрашивается на уничтожение. В понимании вампиров, он — естественная добыча.
Хезлтайн кашлянул.
— Но ведь, разумеется… жестокость происходит от слабости, а не от силы? — спросил нетвердо, без убежденности.
— Тот, кто не испытал полного отчаяния, не вправе говорить, что есть слабость, а что — сила, — твердо заявил вампир. — Вы можете себе представить, что значит тысячу лет бороться, чтобы тебя не втянуло небытие? С той поры мы решили, что нет причины мириться со смертной участью, пока есть еще шанс выжить. И вы нас за это обрекаете на смерть?
Обращался он к Хезлтайну и Фалладе, но ответил Джемисон.
— Вы сами себя обрекли, — заявил он. Вы только что упомянули, что убийство — закон природы. Вы думали уничтожить нас. Так почему же нам, точно так же, не разделаться с вами?
— Будь у вас сила, я бы именно этого от вас и ожидал, — ответил тот без малейшего сарказма. — Только Ниотх-Коргхай не верят, что убийство — закон природы. Они исповедуют более высокую этику. — Он отвел взор, избегая смотреть на лучезарный силуэт.
— Вот почему я хочу знать, что вы думаете с нами делать.
— Это решено будет на Картхисе, — передалось без слов.
— Но мы не можем возвратиться на Картхис, если ты не дашь нам энергию преображения.
— Она будет вам дана.
— Когда?
— Сейчас, если вы того хотите.
Карлсен ощутил невероятный всплеск сбывающейся надежды и восторга, который утих через секунду, когда пришелец покинул тело. Карлсен попробовал было взглянуть на светящийся силуэт, но глазам сделалось нестерпимо больно. Он увидел, как болезненно исказилось лицо у Хезлтайна, и сам прикрылся руками. Все равно, свет разгорался словно изнутри, наполняя восхищением и ужасом. Чувствовалось, что энергия бьет ключом из загадочного вершителя в середине комнаты, а одновременно с тем из какого-то другого источника во Вселенной. Это само по себе снизошло как откровение. Присущие уму ограничения развеялись — внезапно открылось, что все человеческое знание поверхностно, убого, и не приближено толком к реальности. Реальность же ощущалась теперь напрямую, вызывая непомерный восторг. Страх чуть умерялся пониманием, что сам он, Карлсен, лишь зритель, а сила предназначена для пришельцев.
Открыв глаза, Олоф поглядел на вампиров. Те поглощали энергию, жадно глотая, давясь, окатываясь ею. По мере того, как она протекала сквозь них, их формы вырисовывались все отчетливей; цвет густел, и очертания становились все четче, пока не уплотнились до осязаемости, наливаясь внутренней своей силой, словно клубящимся дымом. На глазах у людей они перестали лишь впитывать; теперь, наоборот, они излучали энергию, подобно вершителю в центре комнаты. Но это продолжалось лишь секунду; на свету проклюнулись темные пятна. Внезапно догадавшись о чем-то, Карлсен хотел предупредить, чтобы они не торопились и начали все заново. Однако, силуэты с потрясающей скоростью истаяли — словно три электрические лампочки перегорели одновременно.
В кабинете стемнело, и нависла странная тишина.
— Что случилось? — донесся неуверенный голос Фаллады.