Тут я понял, что этих людей я не знаю. Я плохо знал их в своем мире, потому что наши пути разошлись давным-давно, а этих двух голубков я не знаю и подавно. Я вдруг понял, что они мне не интересны, — ни эти, ни те, другие, что остались в моем мире; я понял, что говорить нам не о чем, что их семейных забот мне не понять, что между моим буйным и их тихим образом жизни — бездонная пропасть. Не интересны мне их разговоры, их быт, их автомобили и их общественная нагрузка! Их доброта мне подозрительна, их манера говорить обо мне, словно меня здесь нет, неучтива, да и пялиться на меня так, как будто бы я экспонат кунсткамеры — тоже не признак хорошего тона! И за рукав меня дергать не хрен! Они, конечно, хорошие ребята, но лучше бы они засохли на пододеяльнике! Я почувствовал, как во мне закипает гнев. К черту мою первую любовь! Теперь я взрослый дядька и в первую любовь, возникающую до развития вторичных половых признаков, больше не верю! Нет такой любви, а есть лишь тест для высших приматов, есть лишь запрограммированная природой проверка соответствия первичных половых признаков и внутриутробной подкорковой закладки сексуального поведения. А что до Антоши — то я еще помню, как он на меня стучал учительнице, и как я его за это пырнул шариковой ручкой! Да какого черта они вообще ко мне привязались! Нет у них, что ли, других забот!
Я задумался, на каком языке их послать куда подальше. На русском не годится — это укрепит Светку в подозрении, что я — Ян; немецким я не владею, а вот с английским управлюсь. К тому же раб у корчмы «Иван Подкова» говорил на этом языке, значит, бывают англоязычные рабы.
— Стоп факэт май брейн энд фак аут! — ядовито прошипел я, вложив в свой голос всю ненависть и презрение, на которые был способен. Я аж сам испугался своей убедительной интонации, правдоподобно получилось, хотя ненавидеть или презирать эту пару у меня нет никаких особенных причин.
Парочка отшатнулась, Антоша подхватил супругу под руку, и они быстрой походкой заспешили прочь.
— Вот видишь! — услышал я торопливые слова Антона. — Этот раб английского происхождения, а Ян уже давно…
Дальше я не расслышал. Я выплюнул сигарету, сунул открытки в карман, поднялся, взглянул вслед уходящей парочке и пошел в противоположную сторону. Я не знаю этих людей! Я не знаю здесь абсолютно НИКОГО! Я здесь чужой. Все мои сантименты по поводу ассимиляции с этим обществом растаяли в один момент. Нечего мне здесь делать, обойдусь без семьи, уютных, чисто вылизанных двориков, кульков туалетной бумаги, работы в рекламной компании и общественной нагрузки по линии комсомола. Господи! Неужели я серьезно об этом размышлял! Меня, видать, что-то укусило! Вид этой безобидной семейной пары подействовал на меня отрезвляюще. О чем я думал?! Угомониться — это значит подохнуть от скуки, пустить корни — значит одеревенеть, а обретенный уют — это то, что разжижает мозги и способствует отрастанию огромного, жирного, сытого живота. К дьяволу такую жизнь! А посеять семя можно и без вышеперечисленных ужасов!
Нет… пора домой, пора снова окунуться в грязь и пот родного мира, — в той грязи я умею отлично плавать, и она великолепно стимулирует интеллект, а в здешней, чистой и незнакомой воде, я утону, растворюсь, отупею и стану добрым комсомольцем-семьянином вроде Антоши, а это не моя судьба. Не хочу я умирать от старости на обоссаных простынях, даже если рядом будет кто-то, кто подаст мне мифический стакан воды. Я хочу сгинуть, как отец: пиф-паф — и сразу в ад, без долгих корчей, без отпущения грехов, лишь успев заглянуть в черное дуло, несущее смерть…
К слову, такая финита ля комедия может вполне настигнуть меня завтра… Не беда, сейчас вернусь в гостиницу, затащу Герду в постель и сделаю все так, как будто это в последний раз в жизни — вот и все приготовления к возможной встрече с Хароном! Не завещание же писать, в самом деле! Перед вероятной смертью всегда надо уметь выделить главное, типа плотских утех, а на второстепенные вещи вроде завещания, уплаты налогов и долгов можно и наплевать…
Я потерял интерес к осмотру города и направил пятки обратно, в сторону гостиницы. Я шел по деловой части города и вдруг обнаружил над шикарным входом в величественное здание вывеску «Колумбийское метро. Киевский филиал». Вот те на! Мне почему-то представлялось, что это таинственное «метро» — вещь сугубо подпольная и всячески преследуемая отделом по борьбе с наркотиками. Ан нет! Здесь у них офис, облицованный мрамором, не очень изящный слоган «Мы преодолеваем тысячи километров одним напасом» и географические контуры земной суши, лаконично вплетенные в вывеску. Процветающая контора. Я зашел внутрь…