Я понял, о чём он сказал. Это перекликалось и с моими собственными воспоминаниями о выходах в открытый космос, которые всплывали в самые неожиданные моменты. Например, когда мочишь лицо холодной водой или вдруг замечаешь особенно синее небо… Полёты становятся не просто работой, а состоянием души, неотъемлемой частью личности. Ну и не стоит забывать о «фантомных ощущениях» невесомости после возвращения на Землю, когда мысленно ты всё ещё продолжаешь летать.
Гагарин пожал мне руку. Ладонь его оказалась твёрдой, с характерными шершавыми участками у основания пальцев, и у меня сразу мелькнула мысль о парашютных стропах.
Ну а потом Гагарин окинул взглядом нашу группу и прищурился.
— Ну что, товарищи, — он повернулся ко всем, — давайте по-простому. Встаньте в круг, не стесняйтесь.
Крутов кивнул, и строй тут же рассыпался в свободное полукольцо. Даже Семёнов, обычно такой заносчивый и гордый, расслабился и придвинулся поближе.
— Вот так лучше, — улыбнулся Гагарин. — Вижу, подготовились серьёзно. И стенгазета хорошая, и форма — хоть сейчас на парад. — Он одобрительно потрогал пуговицу на гимнастёрке ближайшего курсанта. — Но главное — глаза горят. Это в авиации самое важное.
Юрий Алексеевич сделал паузу, огляделся, затем неожиданно спросил:
— Кто из вас уже летал самостоятельно?
Несколько рук тут же взметнулись вверх. Гагарин кивнул:
— Отлично. А теперь скажите честно — страшно было в первый раз?
В зале засмеялись. Один из старшекурсников, широкоплечий парень с орлиным носом, нерешительно поднял руку:
— Товарищ Гагарин, если честно… да. Особенно когда мотор чихнул на развороте.
Гагарин рассмеялся — звонко, по-мальчишески:
— Вот видите! А мне потом говорят: «Гагарин, ты же в космос летал, тебе не страшно!» Да я на «Яке» в первый раз трясся так, что штурвал потом отжимать пришлось!
Зал взорвался смехом. Даже полковник из свиты улыбнулся.
— Серьёзно? — не удержался Володя.
— Абсолютно! — Гагарин сделал выразительную паузу. — Но вот что интересно — этот страх, он… особенный. Не парализует, а наоборот — заставляет собраться. Как перед экзаменом. Вы же понимаете, о чём я хочу сказать?
Мы закивали. Он говорил удивительно просто, без намёка на менторство, просто делился опытом с младшими товарищами.
— Юрий Алексеевич, — вдруг робко спросила Катя, — а правда, что вас чуть не отчислили из училища из-за… посадки?
Конец фразы она произнесла уже чуть ли не шёпотом, так стеснялась.
Гагарин прищурился:
— О, легенды уже пошли! — Он повернулся к полковнику: — Видишь, Михаил, какую славу мне создали?
Полковник хмыкнул, а Гагарин, обернувшись к Кате, объяснил:
— Было дело. На «МиГе» приземлился с перелётом — знаете, когда так торопишься коснуться полосы, что забываешь про скорость и вытяжку, и вместо плавного касания получается «козёл» через всю посадочную зону. — Гагарин показал рукой резкий скачок в воздухе. — Не долетел метров двести до положенного места, плюхнулся как курносый первокурсник. Ну, начальство, конечно… — он сделал выразительный жест рукой, будто выкручивал мокрую тряпку, и мы снова засмеялись.
Володя не удержался от вопроса:
— Так за что же вас — за раннее касание или за перелёт?
— За оба греха разом! — рассмеялся Гагарин. — В авиации, друзья, как в хорошем рецепте: чуть пересолил — уже испортил блюдо. Но это был ценный урок. Помню, командир эскадрильи тогда сказал мне: «Гагарин, ты либо станешь лучшим пилотом, либо сломаешь себе шею». Пришлось выбирать первое.
Он вдруг замолчал, взгляд его стал чуть отстранённым, будто он снова видел ту самую полосу под колесами.
— Знаете, — продолжил он уже серьёзнее, — в космосе то же самое. Все системы дублированы, но расслабляться нельзя ни на секунду. Как в полётах — один неправильный расчёт, и…
Он не договорил, но мы поняли.
— Товарищ Гагарин, — не выдержал Семёнов, — а как вы… то есть, каково это — видеть Землю из космоса?
Гагарин задумался. В зале повисла тишина.
— Представьте, — он медленно поднял руку, будто рисуя в воздухе, — вы летите на высоте трёхсот километров. В иллюминаторе — вот такая полоска, — он сложил пальцы кольцом. — И в ней… В ней вся наша планета. Голубая. Хрупкая. Без границ.
Он замолчал, словно подбирая слова.
— Вы знаете, я тогда подумал: как же мы, люди, мелочно делим её на кусочки. А из космоса — она одна. Общий дом.
В зале стало тихо-тихо. Когда Гагарин заговорил о виде Земли из космоса, у меня перед глазами промелькнули другие картинки. Его слова: «голубая, хрупкая, без границ» — отозвались во мне эхом. Ведь я-то знал этот вид не по рассказам. В моей прошлой жизни, в том далёком будущем, которое теперь казалось сном, я видел это своими глазами.