Капитан скрупулёзно записывал показания. Когда очередь дошла до Вани, тот добавил:
— Эти трое — местная шапана. Их нанял рыжий в кожаной куртке. Мой напарник Мишка видел, как он им деньги передавал.
— Можешь описать этого человека? — спросил капитан.
— Рыжеватый, волосы зачёсаны назад, — чётко ответил Ваня. — Говорит громко, матерится. Ведёт себя — ну, как этакий хозяин жизни. И самое главное — на правой руке у него шрам в виде звезды.
В этот момент Серый, до этого молчавший, наклонился к Крутову и что-то тихо прошептал. Я видел, как майор сначала нахмурился, затем его глаза расширились от удивления. Он резко поднял голову:
— Позвать Семёнова. Немедленно.
Дежурный выскочил из кабинета. В тишине было слышно, как за окном гудит трактор. Через десять минут в дверь робко постучали.
— Войдите!
Семёнов вошёл, бледный, но видно — держится, хорохорится. Увидев свидетелей, он едва заметно дрогнул. Бравады в повадках поубавилось.
— Товарищ майор, вызывали? — голос у него сегодня звучал неестественно громко.
Крутов встал, медленно обходя стол:
— Семёнов. Кто это такой — рыжий, со шрамом в виде звезды на правой руке? Твой друг?
Виктор побледнел ещё больше:
— Я… я не знаю, о ком вы…
Серый негромко произнёс:
— Странно. Ведь это же ваш товарищ детства — Николай Лозовой. Тот самый, которого не приняли в аэроклуб из-за одного инцидента на экзамене по физподготовке, — сказав это, Серый многозначительно посмотрел на Семёнова.
Тот затрясся. Его глаза начали метаться от Крутова к Серому и обратно.
— Он… он сам всё придумал! — вдруг вырвалось у него. — Я только сказал, что Громов меня раздражает… А Витька уже организовал всё! Я не знал, что они с ножами будут!
В кабинете повисла тяжёлая тишина. Крутов медленно вернулся за стол. Я же еле сдержался, чтобы не присвистнуть. И ножи ещё!
— Дело серьёзное. Ты опозорил аэроклуб, Семёнов. Подкуп уголовников для расправы с товарищем — это уже не детские шалости. Но и здесь ты оплошал… Даже признать содеянное ты не можешь. Всё отпираешься, сваливаешь всю вину на товарища своего, — проговорил Павел Алексеевич и бросил взгляд на Серого, а затем проговорил, будто вынес приговор: — С сегодняшнего дня ты отчислен. Собери вещи и покинь территорию немедленно. Приказ будет сегодня же.
Когда Семёнова вывели, Крутов тяжело опустился в кресло:
— Громов… я думаю, товарищ участковый соберет материал соответствующий по тем нападавшим. Ты сам-то заявление будешь писать?
— Да пусть живут, я их и так наказал.
Он кивнул.
— Ну и славно, нам лишние скандалы не нужны. Свидетели могут идти, спасибо, товарищи.
На прощание Серый едва заметно кивнул мне — в этом жесте читалось что-то вроде одобрения. Выйдя из кабинета, я увидел, как Ваня и его товарищи оживлённо обсуждают произошедшее.
— Ну что, Серёг, получилось? — хлопнул меня по плечу Ваня.
— Получилось, — я расслабил плечи. — Благодарю!
— Да ладно… — гоготнул здоровяк. — Ты ж на меня в своё время не махнул рукой. Всё по-честному. По-честному, по справедливости.
После разбирательств день пошёл своим чередом. Вторая группа собралась выбирать нового старосту вместо Семёнова. В коридорах болтали, что, возможно, выберут Карасёва. Того самого тихоню, который всегда аккуратно конспектирует лекции. Я отсидел занятия, будто ничего не произошло: аэродинамика, теория навигации, строевая подготовка. Всё как обычно. Только теперь в коридорах на меня посматривали с новым выражением — не то с опаской, не то с уважением.
После учёбы зашёл в столовую, взял компот и котлету с гречкой. Поел не торопясь, наблюдая, как за окном садится осеннее солнце, окрашивая аэродром в медные тона. Потом собрал вещи и отправился домой.
Дорога заняла час с лишним. Я вышел раньше своей остановки и пошёл пешком, чтобы проветрить голову.
Поднимаясь на этаж, я впервые с момента моего попадания в это тело ни о чем не думал. Казалось, действительно получилось весь остальной день сделать самым обычным. В голове была приятная пустота — отдых от мыслей и раздумий. Я достал ключ, щёлкнул замком…
И замер на пороге.
Мать стояла в прихожей, необычно нарядная: в черном платье с белым воротничком, волосы уложены аккуратными волнами. Но лицо — немного бледное, глаза красные, будто она только что плакала.
Я остановил на ней внимательный взгляд, и она заговорила.
— Серёжа… — голос её дрогнул. Она сделала шаг вперёд, сжала мои руки в своих. Ладони у неё были холодные. — Папа вернулся.