— Вы последователь Чижевского? — Саня вспомнил Наташкины рассказы про Солнце.
— Его ученик, с вашего позволения, — гордо сказал старичок.
— Замечательный ученый. Мне кажется, его работы открыли бесчисленное многообразие связей биосферы Земли с солнечной активностью.
— Именно бесчисленные! — глаза доктора помолодели. — Замечаешь иногда: пшеница заколосилась не в срок, жаворонки поздно прилетели, лето затуманилось. Думаешь, погода виновата. А открываешь Чижевского, видишь, явления эти находятся в прямой зависимости от числа пятен на Солнце.
— А как их сегодняшнее отсутствие, доктор, скажется на нашей встрече? — пряча хитринку, спросил Саня.
— Вот это мы сейчас и узнаем, — старичок юрко вышел из-за стола. — Ну-с, посмотрим ваше сердце.
— Сердце у меня хорошее, доктор, доброе.
— Конечно, голубчик, у вас хорошее, доброе сердце. Так… Дышите… Глубже… Не дышите… Замечательно! И пульс хороший. Вы что, не волнуетесь?
— Самую малость.
— Гм-гм, интересно. Так… Электрод на грудь… Этот — сюда… Теперь — сорок приседаний… Прекрасно, голубчик, ложитесь… Не дышите… Замечательно! Посмотрим теперь вашу кардиограмму… Гм-гм… А что, интересно, покажут новые приборы, которым старички, вроде меня, не доверяют?.. Они показывают, что сегодня утром, молодой человек, вы выпили много кофе. Правильно?
— Приборы не врут, доктор.
— И пили, как я подозреваю, из-за отсутствия солнечной погоды?
— Истинная правда.
— Если принять во внимание данный факт, я думаю, по моему ведомству у вас все в норме… Можете встать. Я напишу вам заключение… Поверьте, мне приятно писать положительное предварительное заключение. Не многие, голубчик, сейчас знают Чижевского.
— Извините, доктор, а почему заключение предварительное?
— Ах, голубчик, — глаза старичка стали печально-влажными. — Окончательные заключения я давал Гагарину, Титову, Николаеву… А сейчас тут, знаете ли, кроме меня есть еще и ЭВМ. Но вы, ради бога, не волнуйтесь. Этот ящик, — он сердито ткнул пальцем в металлический шкаф с кассетами магнитной памяти, — ни разу не подвергал мои заключения сомнению… Да-с… Был рад с вами познакомиться… Теперь пройдите, пожалуйста, к нашей очаровательной Галине Павловне.
Он как-то торопливо, виновато опустил глаза, склонившись над рулоном бумажной ленты с Санькиной кардиограммой, и белая накрахмаленная шапочка окончательно сползла на правое ухо. Саня постоял немного в задумчивости и направился ко второму столику. Сначала он увидел только ярко-каштановые волосы и матово-белый овал лица. Потом жгучая шатенка начала медленно поднимать огромные холодные глаза, словно к ресницам были приклеены пудовые гири, и, подняв, наконец, уперлась прямым, немигающим взглядом куда-то в пространство за Санькиной спиной, будто насквозь просвечивая летчика рентгеном.
— Раздевайтесь! — бесстрастно и сухо приказала шатенка, и глаза тотчас захлопнулись, опустились.
— Но…
Она чуть заметно повела плечом.
— У вас плохой слух?
— Но… здесь… женщина!
Шатенка вздрогнула, удивленно вскинула брови, неторопливо огляделась кругом, точно пытаясь обнаружить постороннего, и, чеканя слова, как монеты, раздельно произнесла:
— Я… не… женщина! Я — врач!
Сане почудилось, будто в этом кабинете подписывают смертные приговоры. Сбрасывая за ширмой одежду, он с грустью подумал о белокуром красавце с Балтийского флота. Судя по всему, нервы у моряка сдали, и встреча с этой холодной мраморной статуей его несомненно доконает. И старлея доблестных ВВС доконает, и остальных, если не найти противоядия.
— Долго вы будете копаться?
— Я готов, доктор, — Саня покорно вышел из-за ширмы и увидел, как шатенка побледнела от негодования.
— Руки вдоль туловища! Так! — И обожгла спину стремительным, холодным прикосновением. — Откуда эти шрамы?
— Вражеская пуля, доктор.
— Оставьте дурацкие шутки! Откуда шрамы?
— Понимаете, у меня был сиамский кот-людоед, — доверительно сообщил Саня. — Однажды ночью он налакался валерьянки и решил мной закусить. Сражение было долгим — мне едва удалось вырваться. Но отметины остались.
— Так откуда все-таки?
— Доктор! — Саня испуганно уставился на ее правое плечо. — Какой кошмар, доктор!
— Что… там? — она оцепенела.
— Только ради бога не двигайтесь!
С изваяния мигом слетела вся спесь, и перед Саней стояла уже не каменная статуя, а очаровательная испуганная женщина, обыкновенная трусиха с огромными глазами. Он помедлил немного и осторожно снял с ее плеча крохотную букашку, невесть откуда взявшуюся, и подробно рассказал про вынужденную посадку в училище, про симпатичного моряка Жору и его панический страх перед эскулапами. Он рассказывал весело, и женщина-врач смеялась, плавными движениями пристегивая к Санькиным рукам и ногам браслеты с электродами, надевая на грудь датчики, щелкая кнопками и тумблерами на пульте управления. Через полчаса она знала о Санькином организме и особенностях нервной системы все.
— По моей узкой специальности у вас все в порядке, — сказала она. — Вы идеально здоровы. Даже завидно. Желаю вам и вашему сиамскому коту удачи. И зовите своего товарища. Если моряк здоров — все будет хорошо.
— Он необыкновенно здоров. Вы это увидите сами.
— Зовите же вашего товарища!
Но белокурому красавцу, видимо, не суждено было дойти до симпатичной шатенки с огромными глазами. Жору «зарезал» хрустяще-накрахмаленный старичок. Он обнаружил в сердце гиганта какие-то легкие шумы — следствие увлечения штангой. Но Жора никак не хотел в это верить и бил себя огромными кулачищами в грудь, в то место, где стучало сердце, и его мощное тело содрогалось и гудело, как прокованный металл.
— Сердце? — кричал в истерике гигант. — Это не сердце — машина! Смотрите, какие нагрузки выдерживает этот агрегат! Смо…о…т…
И вдруг весь обмяк, побледнел, бессильно опустил руки, жадно хватая широко раскрытым ртом воздух.
— Укол этой барышне! Живо! — пришел в движение старичок. — Теперь он сам убедился, что сердце у него никудышное!
Жора лежал на кушетке белый, как лист бумаги, и недвижный. Он лежал минут пятнадцать, потом тяжело встал и, качаясь, пошел к открытой двери, откуда Саня и Леша наблюдали за происходящим. На пороге остановился, припал к косяку.
— Извините, ребята, — сказал чуть слышно. — Прощайте. Провожать не надо.
— Но, Жора…
— Я сам! Прощайте!
Вечером, когда Саня и Леша вернулись в палату, койка моряка была аккуратно заправлена, на столе лежала записка. Всего четыре слова: «Кто останется, пусть напишет!» Только четыре слова, без подписи и даты.
— Кто бы мог подумать! — вздохнул Саня. — Приедут Дима и Марс — не поверят.
— Завтра — «гонка за лидером», — Леша устало смотрел в окно. — Надо собраться. Может, пойдем погуляем?
— Давай подождем Диму и Марса и пойдем гулять вместе.
— Обязательно подождем.
Они не стали зажигать свет, хотя в палате уже сделалось сумеречно, легли, не раздеваясь, на свои койки и долго молчали. Тело у старлея доблестных ВВС ныло, как после вечного боя, когда одна атака отбита, но скоро начнется другая; он уже чувствовал ее приближение и старался понять, что произошло в первой схватке, что изменилось в мире, в нем самом. У него было такое ощущение, будто он уже не тот бесшабашный Санька Сергеев, каким был недавно, даже не тот, который понял и впитал суровые истины майора Никодима Громова, не тот, который вышел победителем из жаркой схватки с ураганом, а совсем другой. Что-то снова обновлялось в нем, обновлялось тяжело и трудно: он хотел высшей доброты и ясности, был готов любить и жертвовать, не требуя отдачи, с нетерпением ждал своих новых товарищей, Диму и Марса, волновался и переживал за них — ребята проходили испытания на центрифуге, долгие перегрузки, точно гвоздями, вбивали их в кресла, и Саня знал, как нелегко приходится кандидатам в космонавты.