В ушах звенящая тишина.
Затем в мир вернулись звуки: рёв пожарных машин, крики, бегущие ко мне люди.
Когда самолёт окончательно остановился, я резко дёрнул рычаг аварийного сброса фонаря. Тот со скрежетом откинулся, впуская в кабину едкий запах гари и выхлопов. Глаза слезились от дыма, но я всё же разглядел, что остановился почти у самого края лётного поля — в зоне аварийной посадки, метрах в двухстах от главных трибун.
— Фух, жив, — выдохнул я себе под нос.
Но когда я выбрался из кабины и оглянулся на свой Як, одна зудящая мысль не давала покоя: Это не случайность. Кто-то намеренно сделал так, чтобы я разбился. И теперь предстояло выяснить — кто.
Я завертел головой по сторонам. Трибуны в ДОСААФовском аэроклубе были устроены особым образом — высокие, с крутым подъёмом, как на стадионе. И даже с такого расстояния я мог различить лица.
Особенно одно.
Катя вскочила с места первой — её ярко-рыжий платок мелькнул, как сигнальный флажок. Она стояла, вцепившись в ограждение, и даже отсюда я видел, как дрожат её плечи.
А рядом… Мать.
Она не бросилась вперёд, не закричала. Она сидела неподвижно и слишком прямая. Лицо — как маска. Только побелевшие пальцы, вцепившиеся в край скамьи, выдавали, что она не каменная.
«Блин, мать зря испугалась…» — мелькнуло в голове.
Я хотел было помахать им, чтобы успокоить, но в этот момент ко мне прорвался Крутов, заслонив обзор. Его лицо, обычно непроницаемое, сейчас было бледным, а в глазах читалось что-то непривычное — страх, что ли. Настоящий, неприкрытый командирской строгостью.
— Громов! — он схватил меня за плечи, резко осмотрел с головы до ног, будто проверяя, цел ли я. — Жив?
— Так точно, товарищ майор. — Я выпрямился, стараясь говорить чётко, хотя слова вырывались с хрипом, и отдал честь. — Самолет посадил. Жертв нет.
Крутов резко кивнул, сжал моё плечо, а затем и вовсе обнял так, что аж кости хрустнули.
«Чего это с ним?» — удивился я.
Затем Крутов отстранился от меня, заглянул в глаза и громко проговорил:
— Молодец, курсант! — И тут же рявкнул в сторону механиков: — Быстро осмотреть машину! Разобрать всё до винтика, но найти причину поломки!
В этот момент ко мне прорвался Борисов. Он буквально сбил меня с ног, обхватив так, что рёбра затрещали.
— Чёртов герой! — сказал он, похлопывая меня по спине. — Ты, блин, псих! — он дышал мне прямо в лицо, глаза бешеные. — Я думал, ты сейчас…
Борисов не договорил. Просто стиснул зубы и ещё раз встряхнул меня, будто проверяя, не мираж ли перед ним.
Если у меня до этого травм не было, то после всех этих медвежьих объятий они точно появятся. Я поморщился и с улыбкой сказал:
— Я в порядке, всё хорошо.
Потом подбежали механики во главе с дядей Петей.
— Сынок, двигатель, говоришь, забарахлил? — он уже лез в кабину, не дожидаясь ответа. — Щас посмотрим, сволочь…
Медики в белых халатах схватили меня под руки.
— Товарищ курсант, проходите на осмотр.
Я попытался вырваться:
— Да я в порядке!
— Курсант, не разговаривайте! — старший врач, суровый мужчина с седыми висками, тыкнул пальцем в сторону носилок. — Стандартная процедура после аварийной посадки. Шок, перегрузки, возможные внутренние травмы. Раздевайтесь.
Меня посадили на носилки, начали щупать, слушать сердце, светить в глаза фонариком. Кто-то из медсестёр торопливо записывала данные.
— Дайте ему воды! — крикнул кто-то.
Мне сунули в руки алюминиевую кружку. Вода оказалась тёплой, но я выпил залпом.
Тем временем вокруг царила суматоха, слышались выкрики:
— Пожарные, отойдите от самолёта!
— Где акт осмотра? Быстро составить!
— Товарищ майор, вас срочно вызывают…
Крутов, бросая на меня взгляд, коротко кивнул:
— Громов, после осмотра — ко мне. Без промедлений.
— Есть, прибыть к вам без промедлений, товарищ майор! — отозвался я.
Меня подхватили под руки и повели в медпункт. За спиной по-прежнему слышались обрывки фраз:
— Смотрите, вон сам Брежнев встал…
— Говорят, он геройски посадил…
— Да нет, это же диверсия! Механик сказал…
Я нахмурился. Диверсия? Похоже на то. Самолёт был исправен перед полётом — это я точно знаю. Проверял.
Но разбираться сейчас было некогда. Медики уже тащили меня в сторону палатки с красным крестом.
А где-то за спиной, в дыму и искрах, лежал мой Як — изуродованный, но посаженый. А ведь кто-то очень хотел, чтобы я его не посадил.
Медосмотр занял меньше времени, чем я ожидал. Врачи, убедившись, что переломов и внутренних кровотечений нет, отпустили меня с предписанием «двое суток покоя». Я тут же засунул в карман эту бумажку, забыв о ней, и направился к кабинету Крутова.