Я хотел ответить, но тут меня позвали:
— Серёжа, — Катя вышла из ангара, зябко потирая руки. В её взгляде читалось то, о чём не напишет ни одна газета.
«Вот оно, настоящее интервью», — подумал я, шагая ей навстречу.
— Пройдёмся? — спросил я, подходя к Кате вплотную. Она кивнула, не глядя на меня и мы пошли подальше от любопытных глаз.
Снег хрустел под сапогами, как сахарная крошка, когда мы отошли к дальнему ангару, где ржавел в бездействии старый По-2. Катя шла, засунув руки в карманы, подняв воротник так, что виднелись только глаза — зелёные, как малахитовые льдинки, всплывающие из глубины зимней реки.
Мы миновали вереницу самолётов, на снегу их тени напоминали спящих птиц. Тишину резал только скрип снега под нашими ногами.
— Когда? — спросила Катя внезапно, остановившись у крыла учебного истребителя.
Этот вопрос был ожидаем, поэтому я не стал уточнять, о чём она спрашивает.
— Скоро. После Нового года.
Катя наклонила голову, разглядывая мыс сапога. Снежинка зацепилась за её ресницу и я видел, как она дрожит, но не тает.
— Серёжа… — она хотела что-то сказать, но не стала. Вместо этого тихонько выдохнула и закусила нижнюю губу.
Я шагнул вперёд и протянул руку к её подбородку. Приподнял осторожно двумя пальцами.
— Посмотри на меня, — сказал я, когда Катя попыталась отвернуться.
Она вздохнула, и пар от дыхания смешался в воздухе. Потом вдруг вцепилась в ремень моей шинели, прижалась лбом к груди.
— Ты же знала, — прошептал я, обнимая её и чувствуя, как дрожит её спина под ватной подкладкой.
— Знала. Но не думала… — голос Кати звучал глухо, — что будет так скоро.
Мы стояли, пока снег усилился. Катя отстранилась первой, вытирая ладонью щёку.
— Я буду ждать. Только… — заговорила она.
Я не дал договорить. Притянул к себе, целуя в уголок губ, где пряталась обветренная трещинка. Наши губы ещё пару мгновений сливались в тепле, пока из-за ангара не донёсся рокот. Старый гусеничный трактор, с прицепленным ковшом-отвалом, полз по дорожке, вздымая снежные вихри. Дизель рычал, как зверь, разгоняя тишину.
Катя отпрянула, поправляя сбившийся платок. Я прикрыл её от снежной пыли спиной, чувствуя, как она снова прячет лицо на моей груди.
— Пойдём, — сказал я, разглядев красный кончик её носа. — Замёрзла поди.
Она фыркнула, шаря в кармане в поисках носового платка:
— Ты сам как снеговик.
Мы шли обратно, обходя сугробы. У учебного корпуса Катя вдруг схватила меня за рукав:
— Совсем забыла сказать, — зачастила она. — Тридцать первого… Встретимся у ёлки в Парке Горького? Там Володя с ребятами будет. Звали с собой.
Я согласно кивнул, хоть и знал, что это значит: толчея у ледяных скульптур, гармонь под шампанское «Советское» и прочие атрибуты народных гуляний.
Последний учебный день выдался непривычно тихим. В ангарах, где обычно царили вечная суета и перекрикивания людей, теперь стояла тишина, нарушаемая только звуком моих шагов. Я медленно провёл рукой по фюзеляжу Як-18 — той самой машине, на которой совершил первый плёт со Смирновым. Всего ничего прошло, а гляди ж ты — прикипел к этому месту. Даже не ожидал от себя подобного. Попрощавшись с этим местом, я отправился к выходу, словно перелистывая страницу своей жизни.
— Громов! — окликнул меня Борисов, когда я уже выходил за ворота. Он догнал меня, запыхавшись, в расстёгнутой куртке и с красными от мороза щеками. — Ты ж не попрощался со своим лучшим напарником!
— Здорово, — поприветствовал я его с улыбкой и мы, обнявшись, похлопали друг друга по спине.
— Ты ж на остановку? — спросил он, махнув рукой в сторону дороги.
— Ага.
— Ну тогда пойдём. Я тоже в ту сторону.
Мы шагали к остановке, болтая о всякой ерунде. Борисов болтал о планах на весну:
— Весной я заканчиваю аэроклуб. После буду поступать. Возможно, — он пихнул меня плечом, — в Качу.
— Было бы здорово, — сказал я.
Я и правда так считал. Мне нравился этот парень. Да, поначалу у нас с ним отношения не заладились, но потом притёрлись, пережили некоторые не моменты, сплотились.
У остановки, где толпились рабочие с авиазавода в ожидании подъезжающего автобуса, мы остановились и я предложил:
— Мы тридцать первого собираемся в парке Горького на ёлке. Придёшь к нам?
— С баяном? — он хитро прищурился.
— Только если споешь частушки, — хохотнул я.
Автобус подъехал и Борисов поспешил к нему.
— Будут тебе частушки! — Крикнул он, залезая в автобус, крича через захлопывающуюся дверь. Проводив взглядом своего напарника, я дождался свой трамвай и поехал домой.