Ключ щёлкнул в замке с привычным скрипом. В прихожей оказалось темно. Я зашёл в квартиру, включил свет.
— Мам? — крикнул я, сбрасывая сапоги на резиновый коврик. Тишина. Видимо, забежала к соседке обсудить новогодние заготовки. Она об этом сегодня с утра говорила.
Раздевшись, зашёл на кухню, поставил на плиту чайник. В своей комнате переоделся в домашнюю одежду и вернулся на кухню. Пока закипал чайник, я подошёл к окну и выглянул на улицу.
Через окно, затянутое морозным узором, виднелся двор: ребятня в ватниках лепила снеговика, а бородатый дворник Никифор, опершись на лопату, подгреба́л им снег поближе.
— Вот вам, пионеры, стройматериал! — донёсся до моих ушей хрипловатый смех дворника.
Дети визжали, катая комья. Один мальчуган в шапке-ушанке с оторванным ухом пытался водрузить на снеговика жестяную звезду — видимо, отслужившую свой срок на какой-то ёлке. Я улыбнулся, вспомнив, как сам в детстве клеил из фольги «спутники» для таких же забав.
Чайник зашипел, выдыхая струйку пара. Я отвлёкся от наблюдения за игрой детворы и пошёл снимать чайник. Когда заваривал чай, услышал звук открываемой двери, а затем и смех матери.
Я вышел в коридор и увидел мать, сбрасывающую снег с воротника. За ней, кряхтя, в квартиру втиснулся отец с разлапистой ёлкой, которая зацепилась ветками за косяк.
— Серёженька! — Заметила меня мать. — Папа приехал! — мать смахнула с его плеча хвою, сияя, как начищенный пятак.
— Привет, сын, — поздоровался отец, справившись, наконец, со строптивым деревом.
— Привет, — кивнул я.
— Смотри какая красавица! — мать прижала ладонь к груди, поправляя ветку. — Правда?
Ёлка, чуть кривая, но пушистая, и в самом деле была красивой и пахла одуряюще. Детством.
— Правда, — сказал я, разглядывая знакомые игрушки в коробке, которую я заметил в коридоре только сейчас: картонных космонавтов, ватных Дедов Морозов с валенками из фольги и другие.
Ёлку втащили в комнату верхушкой вперёд, оставляя на половиках иголки и смолистые потёки. Отец, кряхтя, упёр комель в жестяное ведро из-под побелки — потрёпанное, с ржавыми подтёками по швам.
— Держи, Серёжа, ровняй! — он бросил мне верёвку, сам полез под батарею.
Я прижал коленом скользкий ствол, пока отец обматывал шпагат вокруг чугунных рёбер отопительной колонки. Ведро заполнили песком, оставшимся после ремонта.
— Ещё левой веткой подтяни… Так, стой! — отец, красный от натуги, завязал морской узел.
Закончив с установкой ёлки, я отошёл в сторону, наблюдая за тем, как мать суетилась вокруг неё, поправляя ветви, будто приглаживая непослушные вихры ребёнку.
Мать упёрла руки в боки и критически оглядела результаты наших трудов. Кивнув своим мыслям (видимо, осталась довольна), она повернулась к нам с отцом и проговорила:
— Мойте руки и идёмте ужинать.
За ужином мать неустанно рассказывала о работе, соседях и прочий незначительных мелочах.
— А у нас на почте, представляешь, вчера целая история приключилась! — она обмакнула хлеб в рассольник, оставляя на тарелке желтоватые разводы. — Приходит бабулька из пятого подъезда, та, что в лиловом платочке… Ну, ты её видел — с палочкой, да? Протягивает мне телеграмму: «Дорогая мама, приезжаю на побывку. Ваш сын-герой». А подпись-то забыла! Мы с Марьей Петровной полчаса голову ломали — чей это сын-то из нашего района служит…
Отец хмыкнул, вылавливая из супа огурцовый кружок.
— Оказалось, — мать захлопала ресницами, довольная вниманием, — это ей соседкин сын из Ростова шлёт! Тот самый, что в военкомате на карандаше у секретаря… Ну, который с Люсей Крыловой крутил роман!
Она вдруг ахнула, хватая мужа за рукав:
— Василий, ты ж не спросил про Нину-то Семёновну! Встретила её сегодня у гастронома — вся в синяках! Говорит, лезла за банкой на верхнюю полку, да стремянка под ней сложилась. Я ей: «Ну зачем самой, дурная? Пусть Геннадий Иванович помогает!». А она: «Да он у меня на шабашке — теплотрассу чинят…».
Мать вздохнула, разламывая батон на три аккуратные части.
— А у Лидочки из второго окна, — голос её внезапно снизился до конспиративного шёпота, — дочь-то из Киева приехала! Вся в этих… — она мотнула рукой у виска, изображая завитки, — перманентах. Говорят, замуж за офицера-ракетчика собралась.
Она вдруг засмеялась, прикрыв рот ладонью, и потянулась за чашкой с чаем.
— После праздников уезжаю, — сказал я, воспользовавшись паузой в монологе матери. — В Качу.
Мать замерла, прижав ладонь к груди и ошарашенно хлопнула глазами. Отец хмыкнул.
— Как уезжаешь? — спросила мать, подавшись ко мне на встречу. — Ты же говорил, что осенью только…