Жаль, что в девяностые павильон снесли. Я такого разнообразия мороженого больше нигде не видел, а побывал я во многих странах за свою жизнь.
После посещения павильона мороженого мы направились к катку. Катя выглядела оживленной, что не могло не радовать. Всё-таки мой скорый отъезд волновал её и иногда в её взгляде проглядывала грусть. Поэтому сейчас я был рад, что эту тему мы не поднимали, а просто наслаждались моментом и обществом друг друга.
Внезапно Катя остановилась и указала вперед. Я посмотрел в указанном направлении и увидел посреди аллеи упряжку с оленями. Это было необычное зрелище для ВДНХ. Позже в газетах будут писать, что в рамках фестиваля впервые можно было покататься на оленях, ну а пока мы стояли и удивлённо рассматривали животных.
Катя восторженно взвизгнула, и я, улыбнувшись ее непосредственности, решил переговорить с возницей. После недолгих уговоров он согласился прокатить нас.
Во время поездки Катя не переставала восхищаться происходящим, называя всё волшебной зимней сказкой. Я же наблюдал за ней, отмечая, как искренне она радуется каждому моменту.
На катке я старался не показывать свое несовершенное владение коньками, хотя двигался несколько неуклюже. А вот Катя каталась уверенно и грациозно, демонстрируя завидное мастерство. Мы провели там несколько часов, наслаждаясь зимним вечером и болтая о всяких пустяках, не затрагивая тем о будущем.
Когда стемнело, я вызвался проводить Катю домой. Мы шли неторопливо, обсуждая прошедший день. Она рассказывала о своих увлечениях, а я внимательно слушал её и ловил себя на мысли, что мне нравится это.
У подъезда мы задержались. В тишине вечера ее взгляд казался особенно глубоким.
— Знаешь, — внезапно сказала она, — у меня день рождения шестнадцатого мая. Может, приедешь? Ничего особенного мы не планируем, только я, пара подруг моих, родители и несколько знакомых отца.
Я задумался.
— Постараюсь, — ответил я. — Если отпустят. В Каче с дисциплиной строго.
Она улыбнулась и слегка кивнула. Этот момент словно застыл во времени. Прощание вышло сдержанным, но искренним. Возвращаясь домой, я размышлял о том, как порой простые и мимолётные моменты могут оказаться самыми значимыми в жизни.
Ну а на утро я получил свои десять минут наедине с отцом. Ершов сдержал своё слово. Сиделку куда-то вызвали и в палате остались только я и отец. Я знал, что времени у нас мало, поэтому не стал ходить вокруг да около:
— Я знаю, что тебе нельзя говорить. Поэтому ты молчи, а говорить буду я. Ты лишь кивай или ещё как-то дай знать прав я или нет. Идёт?
— Идёт, — нахмурившись сказал отец.
— Ты проектировал системы аварийного сброса, но после инцидента с неудачным пуском тебя отстранили. Так?
Отец удивлённо заморгал. Несколько мгновений я думал, что отец пойдёт на попятную, но этого не случилось. Он медленно кивнул. Кусочек мозаики встал на своё место.
— Значит, — продолжил я. — Ты пытался предотвратить катастрофу, но тебя не послушали. А когда всё случилось, сверху списали на конструкторские просчёты твоей команды. И теперь кто-то решил уничтожить даже намёки на правду?
На этот отец смотрел на меня дольше, будто пытался что-то разглядеть в моих глазах. Затем он повернулся к окну, где снег застилал двор густой пеленой.
— Инженеры — не боги, Серёжа, — вдруг заговорил он. — Мы вычисляем риски, но решение всегда за теми, у кого погоны на плечах. — Он сжал край кровати так, что побелели костяшки. — Когда я порекомендовал перенести пуск, мне сказали: «Ракета должна взлететь». И на этом разговор был окончен.
Теперь цепь замыкалась: его записи могли доказать, что аварию предвидели, но проигнорировали. Значит, те самые «документы» — вовсе не технические отчёты, а доказательства чьей-то карьерной трусости или намеренного вредительства.
Отец хотел сказать что-то ещё, но в дверь постучала медсестра с лекарствами и нам пришлось прервать нашу беседу — десять минут вышли. На прощанье отец крепко сжал мою руку и проговорил:
— Береги там себя и смотри в оба. Чую, неудача этих грабителей не единственный инцидент, связанный с этими документами. А ты успел увязнуть в этом деле и стать помехой на пути у тех, кто всё это затеял.
— Обязательно, отец, — сказал я и покинул палату.
Протяжный гудок выдернул меня из воспоминаний. Поезд тронулся и я снова расслабился. Сейчас я сижу в поезде Москва-Волгоград, до конечной станции осталось меньше десяти часов, а значит, совсем скоро я стану курсантом Качи не только на бумаге, но и на практике.