— Ай да Громов! Ай да сукин сын! Вывез! — Он засмеялся хрипловато. — Признаю, орёл! Чисто сыграл. Не ожидал от тебя такой выдержки. И карты… карты ты вел, как заправский игрок, а не желторотик.
Павел Иванович улыбнулся, и в его глазах светилось неподдельное одобрение, смешанное с интересом:
— И вправду, чисто. Расчетливо. Без лишнего риска, но и без трусости. — Он посмотрел на капитана. — Ну что, Максим, признаем поражение? Молодёжь нас сегодня обыграла. По всем правилам воинского искусства.
— Признаю! — бодро отозвался Максимыч, протягивая мне через стол сильную, жилистую руку. — Руку жму, Громов. Ты сегодня летал за этим столом не хуже, чем в небе, поди. Заслужил. — Его рукопожатие было крепким, как тиски, но и я не спасовал — ответил тем же.
Зотов сиял рядом, как новогодняя ёлка, явно гордый и за меня, и за то, что оказался частью всего этого. Григорий и Петренко теперь смотрели на меня по-новому. С уважением, что ли, и толикой восхищения. Даже вставшие «слоны» наблюдали с одобрительными полуулыбками.
Я же думал о другом, пока пожимал руку капитану и ловил оценивающие взгляды. Местные легенды теперь наверняка заметили меня. И теперь мне очень интересно, к чему это приведет дальше. Ведь я чётко ощущал, что игра была лишь первым шагом. Настоящий разговор, судя по всему, был еще впереди.
Преферанс поставили на паузу и напряжение за столом растворилось, как дым от папирос. Карты были собраны в колоду, опустевшие стаканы наполнились свежезаваренным крепким чаем из огромного эмалированного чайника, стоявшего на подоконнике. В воздухе заклубился едкий, но уже привычный дымок папирос. «Боевые слоны» расслабились, откинувшись на спинки стульев. В их позах, в спокойных жестах, в теплом свете настольных ламп под абажурами из зеленого стекла чувствовалась та особая атмосфера доверия и братства, которая рождается только в кругу людей, прошедших через пекло.
— … Так вот, — голос капитана, хрипловатый и полный жизни, разносился по всей комнате, пока он разминал в пальцах папиросу. — Стою я, значит, на краю летного поля под Сталинградом, осень сорок второго. Холодина собачья, ветер с Волги до костей пробирает. А нам пригнали новые «Илы» — «горбатые», знаешь, штурмовики. Красота! Только вот беда — капониры не готовы, маскировки никакой. Немецкий «рама» — этот разведчик проклятый — как шмель, кружит. Видим — засек нас. Ждем налета.
Он сделал затяжку, выпустил струйку дыма, и в его глазах мелькнули искорки давнего азарта.
— Командир орёт: «Рассредоточить! Куда угодно, лишь бы укрыть!» А куда, спрашивается? Голая степь! Вижу — не то сарай, не то амбар торчит вдалеке, соломой крытый. Думаю: «Повезло!» Только как туда доберусь? Поле перепахано воронками от бомб, как огород. Рискнул — полетел низко, над самой землёй, ободрав брюхо самолёта о бугры. Зарулил внутрь, крылья чуть не ободрал — там же всего на три метра шире, чем нужно!
Максимыч ухмыльнулся, вспомнив развязку истории.
— Затаился, сижу и вслушиваюсь. Снаружи гул «юнкерсов» всё ближе… Бомбы рвутся где-то на поле. А потом — тишина. Вылез я из кабины, оглядываюсь… А из угла сарая на меня корова смотрит, глаза круглые, испуганные. И мычит возмущённо так и укоризненно, мол: «Ты кто такой и чего припёрся? Самой место мало!» — Капитан рассмеялся. Его поддержали и остальные. — Вот так и пережил налёт. Корова, считай, спасла. Командир потом наградил её мешком сена! Правда, Павел?
Подполковник Павел Иванович усмехнулся, почёсывая щёку:
— Правда. И корова та потом полк молоком снабжала. Ценный боец. — Он помолчал, глядя на окурки в пепельнице. — Раз мы заговорили о животных… А помнишь, Максим, как ты на «яке» под Ленинградом «мессера» на вираже заставил в соперники себе стадо коров выбрать?
— А как же! — оживился Максимыч. — У меня с машиной проблемы — двигатель еле тянет. А фриц — молодой, наглый… Крутит вокруг меня карусель, жмёт. Я вижу, не вытяну на мощности. Мой Як против «мессера» на вертикалях слабоват. И давай его водить не по кругу, а восьмёркой, да пониже, над самым лесом. Он — за мной. Раз, другой… А на третий виток я его вывел прямиком на деревенское стадо, на выпас! Фриц, видно, опешил, рванул ручку на себя — а я уже в засаде сверху, с солнца. Дал короткую очередь — и всё. «Мессер» полетел вниз, крыло сломал. А я рядом сел. Думал, скотину всю напугал, молоко пропадёт. Смотрю, а коровам хоть бы что — стоят, жуют, даже головы не повернули. Зато бабы руками всплеснули, закричали, кто-то креститься…
Истории лились одна за другой. Про то, как ЛаГГ-3, прозванном после войны «лакированным гробом», умудрились посадить на замерзшее озеро без шасси, используя фюзеляж как салазки. Про то, как ночью, без приборов, вели группу по едва видным огонькам паровоза. Про курьезные случаи с молодыми ведомыми, которые в первом бою путали право-лево. Каждая байка была не просто смешным случаем, а уроком выживания, смекалки, летного братства.