Я слушал, не вмешиваясь в разговор, пил горячий, обжигающий губы чай. В этих рассказах, в интонациях, в том, как они смотрели друг на друга, не было и тени фальши. Была лишь суровая правда войны и глубокая, искренняя любовь к небу, к своим машинам, к товарищам. И было кое-что ещё, что заставило меня ещё больше зауважать этих людей. Помимо военных историй, они говорили и о курсантах. Не свысока, не как о досадной обузе, а с теплотой, с надеждой, с пониманием колоссальной ответственности.
— … Вот этот паренек, — кивнул седой майор в сторону лейтенанта Сорокина, который скромно сидел у стены, — первый вылет на «спарке» с ним делал. Трясется, как осиновый лист. Говорю: «Не бойся. Я же с тобой. Ты думай, что ты уже летчик. А я тут так — на всякий случай». И знаешь, пошло! Сейчас он один из лучших инструкторов.
Говорил он с отеческой гордостью, аж спину стал держать ровнее.
— Абсолютно верно, — тихо, но весомо произнес полковник в гражданском. Он не курил, аккуратно размешивал ложечкой чай в стакане. — Мы, товарищи, не просто учим их кнопки нажимать и ручку отклонять. Мы готовим себе смену. Мы — последние могикане поршневой эры. А им осваивать сверхзвук, космос и кто знает, что ещё. Наша задача, передать не только навыки, но и любовь к крыльям. Чувство машины. Ответственность за неё и за тех, кто с тобой в экипаже или на земле.
Он говорил так, что я отчётливо видел — не юлит. Он и правда был убеждён, что это они — инструктора — предназначены для курсантов, а не наоборот. И я был с ним полностью согласен. Это должен осознать и понять каждый хороший педагог.
Но с ним никто с ним никто и не спорил, лишь согласно кивали. Простая, но глубокая истина, выстраданная войной и годами службы. Инструктор — не надсмотрщик, а наставник, старший товарищ, который ведет за руку в сложный мир неба, чтобы потом отпустить в самостоятельный полёт. И видеть в курсанте не «объект обучения», а будущего коллегу, возможно, лучшего, чем ты сам. Эта мысль, озвученная так просто и ясно, резонировала во мне. В моей прошлой жизни я и сам был таким инструктором. Поэтому каждое слово отдавалось во мне.
После слов полковника наступила тишина, которую нарушил капитан. Он хитро прищурился, глядя на Павла Ивановича:
— Говоря о чувстве машины и ответственности, Павел… Помнишь наш спор прошлой осенью? Кто точнее посадит «спарку» на «блин»? — «Блином» в училище называли круглую бетонную метку в центре посадочной полосы, попадание в которую считалось высшим пилотажем инструктора.
Павел Иванович напрягся, но в его глазах постепенно разгорался лихой огонёк:
— Помню. Так и не выяснили тогда.
— Так вот! — Капитан забарабанил пальцами по столу. — Предлагаю завтра, перед утренними вылетами с курсантами, раз и навсегда выяснить этот момент! — Он оглядел стол. — Свидетели есть, отговорок не будет.
Подполковник широко улыбнулся и подался вперёд, в его глазах заиграли «хищные» огоньки:
— Идёт, Максим. Готов напомнить тебе, кто здесь главный ас точных посадок. Но… — Он сделал паузу, и его взгляд, острый и оценивающий, скользнул по лицам курсантов за столом. — Но чтобы не нарушать учебный порядок, посадку совершим после упражнений с курсантами.
Капитан прищурился и он медленно кивнул, обдумывая предложение. Потом его лицо расплылось в широкой, чуть хитрой улыбке. Он повернулся ко мне, ткнув в мою сторону пальцем:
— Ну что, Громов? Готов завтра пари выиграть вместе со мной? Задняя кабина «спарки» — твоя. Нам и так лететь завтра вместе предстояло, теперь двойное удовольствие будет. А там… глядишь, и сам покажешь, на что способен, раз уж тебе доверили машину на показательных выступлениях седьмого ноября. — Он подмигнул. — Не струсишь ежели чего?
И вот снова все взгляды были прикованы ко мне. Я отставил стакан с чаем, встретил взгляд капитана и уверенно проговорил:
— Не струшу, товарищ капитан. Всегда готов, — я чуть усмехнулся, — как пионер.
Капитан хохотнул и снова протянул мне руку через стол:
— Вот это по-нашему! Договорились, орёл! Завтра, на рассвете выезд. Не проспи!
В комнате снова заговорили, зашумели. Спор «слонов» стал центром всеобщего оживления. Но я уже не вслушивался в детали разговора. Я встал и подошёл к окну, всмотрелся в заоконную мартовскую тьму, где где-то там, на летном поле, мне предстояло завтра доказать этим легендам, что я не просто везучий парень с удачной посадкой в прошлом. Что я — свой. Что небо — это не просто работа или временное увлечение. Это часть меня, мой внутренний огонь, то, чем я горю.