Я кивнул, а Ваня продолжил:
— Его брат в депо вагоны красит. Только тушёнкой его задобрить надо будет. Пару банок и будет тебе голубая эмаль, как у секретарши райкома.
Ваня внезапно поморщился, будто вспомнил что-то важное, и ткнул арматурой в сторону штабеля досок:
— А с побелкой не прокатит по-лёгкому. Известь у Шурика прошлогодняя — комьями. Придётся просеивать через чулок…
Он сбился на полуслове, заметив мой взгляд. А смотрел я на трещину в стене новостройки:
— Не гляди сюда, — махнул Ваня рукой. — Это не наша работа, «СМУ» уродовал. У них, гадов, цемент с песком напополам мешают…
Снизу донеслось громыхание тачки. Рабочий в заляпанной робе, спотыкаясь, выругался:
— Вань, куда ящик с гвоздями дел⁈
— В углу за мешками с алебастром! — крикнул в ответ он.
Повернувшись ко мне, Ваня вдруг понизил голос до конспиративного шёпота:
— И ещё… С Гришкой говори чётко. Он глуховат после одного инцидента на карьере. Скажешь «для Боксёра» — поможет. Скажешь «для Вани» — пошлёт на хер.
Ваня вытащил из кармана смятую пачку «Беломора», вытащил одну папиросу и закурил.
— Вот ещё что, — продолжил он, выдыхая облако дыма. — Если надумаешь задобрить старика, «Казбек» ему дай. Гришка «Беломор» терпеть не может. Он всю войну его в зубах вертел.
Я уже хотел поблагодарить Ваню и отправиться дальше по делам, как вдруг его лицо осветила хитрая ухмылка:
— А если Шурик спросит для чего нужна краска, скажи, для агитплаката. Мол, «Слава КПСС!» рисуем. Он парторгом раньше был — слюни распустит и банки сам притащит.
Я поблагодарил Ваню и пошёл к выходу, обходя лужи цементного молока. На проходной старик-вахтёр, листая «Труд», буркнул не глядя:
— Пропуск!
— Да я к Ване заходил, дядя Миша, — сказал я наугад.
— Ладно, ладно… — он махнул рукой, даже не подняв головы. — Проходи.
Со стройки я направился прямиком к дяде Боре. Во время пробежки мы с ним разговорились и он рассказал, что сегодня он будет работать на складах, а не на овощебазе. На мой вопрос: «Почему?», он пояснил, что ещё вчера Иван Семёнович сообщил им, что его другу нужна помощь в разгрузке консервов. Дело срочное, объёмы большие, а рук не хватает. Вот Семёнович и предложил подзаработать.
Платить будут «натурой», как выразился дядя Боря. Именно тогда я и подумал, что заглянуть туда будет не лишним. Потому что время такое — бартер иногда ценился выше денег, а редкие продукты — хорошая валюта.
Поговорю с Иваном Семёновичем и либо отработаю товар, либо выкуплю. Главное, я знаю время и место, где он точно будет сегодня.
Склад располагался в промзоне, заросшей бурьяном. Длинное кирпичное здание с зарешеченными окнами и надписью над входом «База продовольствия».
У стены, прислонившись к груде пустых поддонов, курили дядя Боря в клетчатой кепке и двое рабочих в поношенных куртках. Один из них щёлкал семечки, бросая шелуху под ноги, второй, сутулый, с лицом, как у старого бульдога, что-то ворчал про «нормы выработки».
— О, Серёга, ты вовремя, — проговорил дядя Боря, завидев меня.
— Здорово, — я замедлил шаг и поздоровался с мужиками по очереди. — Иван Семёныч на месте?
Дядя Боря ткнул окурком в сторону входа на склад, где из полутьмы виднелись штабеля мешков с сахарной пудрой на подходах.
— Там, с Николаем Борисовичем чаи гоняют.
— Понял. Спасибо, дядя Боря, — сказал я и направился ко входу.
Внутри царил полумрак, прорезанный косыми лучами из вентиляционных щелей. Воздух был пропитан сладковатым запахом муки, квашеной капустой из бочонков и чем-то ещё терпким, едва уловимым.
Вдоль стен, как солдаты на плацу, выстроились ящики с надписями «Главмаслопром» и «Рыбсбыт». Наверху, на шатких стеллажах, сложили банки зелёного горошка и прикрыли их мешковиной от посторонних глаз.
Иван Семёнович стоял у железного стола, заваленного накладными. Рядом с ним сидел сухопарый мужчина в очках с толстыми линзами, которые делали его глаза огромными, как у ночной совы. Видимо, это и был Николай Борисович.
— … Так я ему и говорю: «Федотыч, ты ж не цыплёнок, чтобы зерно клевать!» — смеялся Иван Семёнович, стуча костяшками по папке с бумагами. — Сергей! — Обернулся он ко мне, стоило мне приблизиться. — А вот и мой спаситель! Николай, гляди, это о нём я тебе рассказывал. Не из робкого десятка парень.
Николай Борисович оценивающе щурился, поправляя очки.
— Слышал, слышал, — произнёс он голосом, будто пересыпающим песок. — Здравствуйте, Сергей.
Я тоже, не стесняясь, стал рассматривать его. Всё в нём выдавало человека, который знает толк в обмене: чуть кривая ухмылка, пальцы, постукивающие по столу, будто отсчитывающие невидимые монеты, да и сам взгляд был цепкий, оценивающий, будто взвешивающий тебя на невидимых весах.