Катя же, устроившись в кресле поудобнее, казалось, уже полностью отрешилась от происходящего. Она смотрела на занавес с живым интересом и нетерпением.
Свет постепенно гас. Наконец, последние огни люстр и бра погасли, погрузив зал в бархатную темноту, нарушаемую лишь слабыми огоньками аварийных выходов и редкими вспышками зажигалок у курильщиков на балконе. Наступила тишина, полная ожидания.
И вдруг резкий, пронзительный звук оркестровой тарелки разрезал тишину. Одновременно с этим на сцене вспыхнул яркий, почти слепящий луч прожектора. В его круге стоял человек в потрёпанном костюме и шляпе-котелке, с контрабасом в руках.
Он запел. Голос был хрипловатым, нарочито грубым, но невероятно цепляющим. Пел он о трудностях честного заработка и лёгкости жизни бандита. Пел с циничной усмешкой, обращаясь прямо к залу. Музыка оказалась резкой, с акцентами ударных, с диссонансами духовых. Она не была похожа на привычную оперную. Эта музыка била по нервам, заставляла вздрагивать.
Катя сидела, затаив дыхание. Я видел её профиль в слабом отсвете со сцены: глаза широко открыты и блестят от возбуждения. Она неотрывно смотрела на сцену, где теперь появились и другие персонажи. В моменты особенно циничных или острых реплик Катя слегка покусывала нижнюю губу — явный признак полного погружения. Она ловила каждое слово, каждый жест. Брехт, с его социальной сатирой и чёрным юмором, полностью захватил её внимание.
Сам я, к своему удивлению, тоже втянулся. В прошлой жизни театр нагонял на меня сонливость, но сейчас… Сейчас это было нечто другое. Энергия актёров, дерзкий текст, необычная музыка — всё это работало. Я ловил себя на мысли, что слежу за развитием сюжета, улыбаюсь в такт саркастичным куплетам.
Мой взгляд скользнул вправо. Зотов… Бедный Степан. Его голова уже клонилась к груди. Он явно боролся со сном, резко вскидывая голову, широко открывая глаза и часто моргая, но через минуту веки снова предательски слипались. Он клевал носом, как студент на скучной лекции. У меня едва не вырвался сдавленный смешок. Уж очень знакомо было это состояние. Сам я в прошлом не раз так «наслаждался» высоким искусством.
Затем я посмотрел на Наташу. Она сидела, откинувшись на спинку кресла, но взгляд её был устремлён куда-то в пространство перед собой, а не на сцену. Наташа не следила за действием. Её лицо было бесстрастным, лишь лёгкая складка между бровями выдавала напряжённую работу мысли.
О чём она думала? О неудавшейся провокации? О Кате? Обо мне? Её пальцы нервно перебирали кружевную отделку сумочки, лежавшей у неё на коленях. Наташа присутствовала физически, но мыслями была далеко. Контраст с увлечённой Катей был разительным.
Я вернулся к спектаклю. На сцене разворачивалась история женитьбы Макхита на Полли Пичем (это мне позже Катя пояснила), его конфликта с тестем, предательства сообщников, махинаций и циничных сделок. Актёры играли энергично, почти гротескно, не боясь быть излишне экспрессивными. Музыка то накатывала волной, то сменялась резкими, почти какофоническими пассажами. Зал то замирал, то взрывался смехом в неожиданных местах. Там, где сарказм Брехта бил точно в цель.
Я снова посмотрел на Катю. Она сияла. Казалось, она впитывает каждую секунду этого действа. Её рука иногда непроизвольно сжимала мою, когда на сцене происходило что-то особенно драматичное или остроумное. Она была здесь и сейчас, полностью отдаваясь искусству, несмотря на бурю, которая бушевала совсем недавно.
Так и шло время: под аккомпанемент хриплого пения Макхита, циничных куплетов Пичема, под смех зала и посапывание Зотова, под ледяную отстранённость Наташи и горячее восхищение Кати. Я ловил себя на мысли, что наслаждаюсь не только спектаклем, но и этим странным контрастом вокруг.
И вот, после особенно мощной сцены столкновения Макхита с полицией и его гимну человеческой подлости, свет на сцене погас. Занавес медленно пополз вниз. В зале вспыхнули огни. Раздались первые, ещё неуверенные аплодисменты, быстро набирающие в громкости.
Объявили антракт.
Несмотря на то что мне в целом понравилось начало «Трёхгрошовой оперы», я вздохнул с облегчением — первый акт был позади. Теперь предстояло пережить паузу в этой напряжённой мизансцене.
Я ощутил, как Катя ослабила хватку на моей руке. Зотов вздрогнул и проснулся от аплодисментов, смущённо озираясь. Наташа медленно поднялась, выпрямляя спину, её лицо снова стало маской светской неприступности. Игра вышла на новый виток.