Его взгляд был красноречивее любых слов. Тогда — прощай лётная карьера. Или как минимум длительный перерыв в ней с непредсказуемыми последствиями.
Он встал, подошёл к шкафу с медикаментами.
— Марья Петровна, обработайте ссадину, наложите асептическую повязку. И дайте ему холодный компресс минут на пятнадцать, — скомандовал доктор, а затем снова повернулся ко мне: — Рентген сделаем завтра утром. А пока можете идти в казарму. И ради вашего же блага держите ногу в покое. Это не просьба, курсант. Это рекомендация врача, которую я настоятельно советую выполнить. Решение за вами, но и ответственность тоже.
Марья Петровна принялась за дело: ловко и без лишней болтовни промыла ссадину перекисью водорода, вызвав шипение и пощипывание, затем смазала йодом по краям, наложила стерильную салфетку и закрепила её бинтом. Потом принесла пузырь со льдом, обёрнутый полотенцем. Я приложил холод к колену, почувствовав мгновенное, но недолгое облегчение.
Сидя на кушетке с ледяным компрессом на колене, я смотрел на забинтованную ногу.
«Приплыли, блин, — подумал я. — И правда, с днём рождения тебя, Громов! Лучшего подарка и не придумаешь».
Орлов в больнице с переломами и сотрясением. Я сижу в санчасти с перспективой провалить важнейшие соревнования в училище или угробить колено. А где-то там во тьме притаился неведомый враг, который едва не угробил нас и теперь наверняка готовится к следующему шагу.
Я перевёл взгляд на темнеющий прямоугольник окна. Злость и негодование отступили, в голове появилась привычная ясность мысли, стоило только мне принять окончательное решение.
Глава 6
Воздух казался хрустальным и колючим — утро четырнадцатого марта выдалось не по-весеннему холодным. Каждый шаг по подмёрзшей земле отдавался набатом в колене, несмотря на плотно затянутый эластичный бинт и жгучую прохладу анестетика, втёртого в кожу перед выходом.
Едва заметно хромая, я шёл к месту старта. Боль превратилась в фон. Назойливый, но терпимый. Как шум в ушах после громкого хлопка. Главное — она не мешала мне двигаться.
Однако мысли мои сейчас были далеки от предстоящего забега. Они вязли, как в болоте, в воспоминаниях о вчерашнем визите на Ангарскую. Я исполнил обещание самому себе и навестил Орлова в больнице.
Его лицо, бледное, но живое, всплыло перед глазами. И тут же следом в голове зазвучал его голос. Тихий, хриплый шёпот, едва пробивающийся сквозь хрипы боли и лекарственную муть: «Грачёв… Михаил Валерьянович…» Это было первое, что он выдохнул, как только медсестра закрыла за собой дверь палаты.
Дальше он принялся рассказывать, и с каждым его словом я сжимал челюсть всё сильней. Говорил лейтенант коротко, отрывисто, сбиваясь, но каждое слово врезалось в моё сознание как нож.
Давление. Шантаж. Угрозы. Не ему, а Ольге и их маленькой дочке.
— Убеди Громова уйти… или дискредитируй его… Иначе… — Орлов не договорил, но страх в его глазах был красноречивее любых слов.
Он пытался тянуть время, пытался сопротивляться… и поплатился. Та машина, считал он, была направлена на меня. Но могла достаться и ему. Мы оба стали мишенями.
Я сидел у его койки, слушая этот сдавленный шёпот, и чувствовал, как во мне зреет взрывоопасная смесь. Холодная, густая ярость, поднимающаяся из самого моего нутра. Мои пальцы сами собой сжались в кулак, пока костяшки не побелели.
Угрожать женщине? Ребёнку? Использовать семью как рычаг давления? Это… Это выходило за все мыслимые и немыслимые рамки подлости. Я не находил слов. Во рту стоял горький привкус гнева.
«Тварь…» — пронеслось в голове, но даже это слово было слишком мягким для того, чтобы охарактеризовать Грачёва.
Теперь имя врага перестало быть абстрактной тенью, туманной загадкой. Оно стало фактом. Обрело плоть и облик. Михаил Валерьянович Грачёв. Уважаемая в городе личность. Человек с положением. И отец Натальи.
Эта мысль добавила в клокочущую во мне ярость новую, горькую ноту. Линия была перейдена. Грачёв перестал быть просто противником. Он стал для меня мишенью.