Грачёв не был простым уголовником; за ним стояли интересы людей, которые крутились в верхах системы. А сам он был лишь одним из винтиков, пусть и запачканным. Может, его и вправду упрячут надолго. А может, через полгода он выйдет «по состоянию здоровья» или благодаря «образцовому поведению» и «раскаянию».
Но я гнал эти мысли прочь. Ершов, при всей его двойственности, не стал бы врать в таком деле. Слишком уж много сил он вложил в эту операцию. Для него дело Грачёва стало вопросом профессиональной чести. Да и улики были серьёзные. Не думаю, что дело просто «замнут», и влиятельные покровители смогут вырвать его из цепких рук конторы.
Я мысленно пожелал капитану удачи в этом подковёрном сражении. Пусть хоть в этом случае неминуемое наказание настигнет того, кто его действительно заслужил.
— Ну что, страдальцы, — раздался рядом голос Зотова, прерывая мой внутренний монолог. — Готовы внимать про важность политучёбы в свете решений последнего пленума.
— А ты что, против? — поддел его Кольцов.
— Да я хоть… — начал было возмущаться Зотов, но, увидев, как Кольцов давится смехом, махнул рукой и отвернулся. Мы тихо засмеялись, прикрывая рты кулаками.
Дверь открылась, и в комнату вошёл начальник политотдела училища, подполковник с умным, серьёзным лицом и аккуратно подстриженными седыми усами. Разговоры стихли. Лекция началась.
Я откинулся на спинку стула, приготовившись слушать, но часть сознания всё ещё оставалась там, в прошлом. Там, где боль и риски тесно сплелись с надеждой на то, что справедливость не просто слово из учебника по обществоведению.
Лекция текла плавно и размеренно, как и полагалось партийно-политическим занятиям. Подполковник, методично и без особых проявлений эмоций, зачитывал тезисы из свежих номеров газет, касающиеся решений очередного пленума ЦК КПСС.
Воздух в комнате становился всё более спёртым и густым, несмотря на приоткрытые форточки. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь стёкла окон, медленно ползли по полу, освещая то один, то другой ряд задумчивых или скучающих курсантов. Я и сам уже начал поддаваться общей дремоте, мысленно составляя список тем для предстоящих экзаменов, как вдруг тон лектора изменился.
— Товарищи курсанты, — голос подполковника стал громче, в нём появились ноты настоящей, неподдельной гордости. — Я снова хочу остановиться на величайшем достижении нашей советской науки и техники. Я говорю о выходе гражданина Советского Союза, лётчика-космонавта товарища Алексея Архиповича Леонова в открытое космическое пространство! Это событие мировой важности, которое вновь доказало всему миру превосходство социалистического строя!
В комнате сразу повеселело. Спины курсантов выпрямились, скучающие взгляды оживились. Леонов был для всех настоящим героем, своим парнем, и его подвиг волновал умы парней куда больше, чем сухие партийные постановления. Подполковник, видя реакцию, оживился и стал с воодушевлением рассказывать детали полёта корабля «Восход-2», о том, как Леонов в специальном скафандре «Беркут» провёл в безвоздушном пространстве двенадцать минут, как чуть не случилась беда при возвращении на корабль, и как мужество и выдержка космонавта спасли положение.
— И это только начало, товарищи! — Горячо воскликнул один из курсантов с первого ряда, русоволосый парень по фамилии, кажется, Новиков. — Скоро наши спутники долетят до Луны, а там, глядишь, и мы, советские люди, первыми ступим на её поверхность! Верите?
Вокруг раздались одобрительные возгласы. Энтузиазм был искренним и заразительным. Я видел блестящие глаза ребят, их уверенные, гордые улыбки. И в этот момент меня что-то кольнуло внутри. Знание будущего, которое я носил в себе, стало тяжким грузом. Я видел их веру, их надежду, и знал, какой долгий, трагический и тернистый путь ждал советскую лунную программу.
Я не сдержался. Не поднимая руки, я просто сказал в наступившей тишине чуть громче обычного:
— Я не сомневаюсь, что советский человек будет на Луне. И будет первым. Но путь туда… он гораздо сложнее, чем кажется.
Все взгляды, включая внимательный взгляд подполковника, устремились на меня.
— О чём это ты, Громов? — Спросил кто-то с задних рядов.
Я глубоко вздохнул, чувствуя, как нарастает внутреннее напряжение. Нужно быть очень осторожным. Не выдать лишнего.